«В культурных отношениях живем плохо, газеты даже получаем не аккуратно. По части питания дело обстоит плохо, купить абсолютно ничего невозможно, в части курева живем так же плохо, пачка махорки стоит 20 рублей, водки можно купить по государственной стоимости 34 рубля литр...» (Батов Н.Н., 194 обс).
«Желаю вам пожить подольше, поработать для нас, нашего фронта. Обеспечивайте фронт всеми средствами, чтобы скорее уничтожить гитлеровскую свору, которая сейчас находится на нашей земле. В скором времени эта гитлеровская свора будет улетать с нашей родной земли, а если же будет сопротивляться, то мы уничтожим ее, всю до одного и это будет память Гитлеру о русской земле, он будет помнить как чужую землю захватывать...» (Голандсков, 33 стр. дивизия).
«Я был живым свидетелем на Калининском направлении массовой сдачи фашистской сволочи в плен. Если бы ты видел, какой жалкий и жуткий вид имеют эти собаки в образе человечества... Не далек тот день, когда наша армия будет бить эту сволочь на их же территории, ну и тогда, конечно, пусть не ждет ни один пощады, пусть это будет 3-месячный ребенок, я лично все равно разорву на клочки выродка этих собак...» (Ильичев, 122 артбат.).
«... Моя жизнь стоит теперь на волоске. Смерти ожидаю каждую минуту и такое время тянется уже по месяцу. Много моих друзей валяется в поле и про них никто не знает. Лебедева, Гонарова и Рыбакова нет. Кондратьев ранен. Эх, дорогая, трудно и охота жить, но наша жизнь опасная. Меня не будет и я не буду думать ни о чем, но твоя жизнь пропащая» (Столыпин, 340 сд, 1140 сп).
«... Я удивляюсь, как остался жив. После боя от нашего взвода, от 26 чел. осталось 6 чел. Очень надоело переносить большие трудности. Ноги опухли. В бане уже забыл, когда был. Напала вошь, валяемся где попало» (Стебнев, 813 сп).
«... В настоящее время мы вступили в бой. Жив то ли буду, то ли нет. Мама, моли Бога обо мне, чтобы жив был» (Дубовицкий М.С., 154 сд, 410 сап. рота).
«... Настали тяжелые моменты для спасения жизни. Днем и ночью всюду нас ожидает смерть. Нет спасения нигде от проклятых самолетов. Еще очень обидно, что в защиту нас мы не видим ни одного нашего аэроплана. На мой возврат рассчитывать трудно, есть счастливчики, которых только ранят, а нам верно голову сломят» (Аникиев П.И., 1101 сп).
«... Каждый день жду смерти, наверное, больше вряд ли увидимся. Я не думаю, что приеду домой из-под таких пуль. Все время наступаем, очень страшно, несколько раз попадал под бомбежку» (Карадинский Н.М., 1099 сп).
«... 24 января был очень большой бой с немцами, стыкались за 15 метров друг от друга, но я удивляюсь как только жив остался. Из нашей роты в этом бою погибло 25 человек, а остальные мы спаслись 10 человек...» (Малов, 1103 сп, мин.бат., 3 роты).
«... Из роты, то есть 160 чел., осталось 9 чел., в том числе и я, а остальные убитые и раненые» (Сорокин А.Ф., 1111 сп, 1 бат., 2 рота).
«... У нас в батарее было 57 чел., а осталось 10 чел., кого ранило, а кого убило. У нас в батарее не осталось ни одной пушки, все немец забрал в плен, а сейчас мы причислены к пехоте. С питанием все же ненормально, потом вши заели нас. В Смоленской обл. м. Брынь мы бежали бегом 7 километров, отступали» (Богомазов А.И., 1103 батарея 45 м/м).
«... Я пока жив, но скоро меня не будет на свете потому, что я сижу в Особом отделе жду решения Военного трибунала, когда вынесет смертный приговор за то, что я снял орудие с огневой позиции самостоятельно» (Пужаев, 1089 сп).
«Вот, что мы наблюдаем — женщина валяется посреди улицы. У нее отрезаны уши, глаза выколоты, живот распорот. Рядом лежит группа бойцов и командиров, у них нет носов, ушей, на лицах рубленые раны. После этих издевательств они были сожжены в огне живыми. Каждый вечер мы наблюдаем огромные зарева пожарищ от пылающих сел и деревень, и сердце обливается кровью у каждого...» (Сазонов, без адреса).
«В боях был 5 дней, получил обморожение обоих ног. Обморожены пальцы правой руки, которые, наверно, отрежут. На фронте я был 5 суток без валенок. Наша вся рота валенок не получила, все обещали, так и не дали» (Чумаков, 1119 ППГ).
«... Громим немцев, они бегут. Большинство их замерзает, потому что они в кожаной обуви и в летних шинелях. За русскую шапку немцы кричат: “Рус, меняем шапку на автомат!” А мы говорим: “Ничего и в пилотках", (Третьяков, 943 сп).
«Я не хочу вводить вас в уныние, но не могу и ложно ориентировать. Эта война — серьезная война. Перед нами враг с железной палочной дисциплиной, привязывающий к пулеметам цепями солдат, а мы противостоим с сознательной дисциплиной, которая не до всех еще полностью дошла. Вот поэтому и топчемся на одном месте» (Жабо З.Д., 125 дарм).
«Нахожусь в самом адском положении — смерть на каждой минуте. Нужно иметь большое счастье, чтобы остаться живым в этом проклятом аду, конца войны не видно. Враг отступает, но с большими потерями с нашей стороны. Дома видеть вас не думаю, придется остаться здесь в глубоких снегах» (Гадецкий П.Т., 1278 сп).
«... Насчет кормежки очень плохо, едва ноги носишь, день с хлебом, а день без хлеба. Нам дают 600 граммов на день, очень голодно. Голодной смертью помрешь. Я уже не стал бояться, что меня убьют, наплевать на это. Не стал считаться со своей жизнью, не убьют, так с голоду умрешь» (Булычев, 660 бао, 8 раб).
«... В отношении питания очень плохо. Хлеба полагается 900 граммов, фактически получаем 600-700 граммов, причем суп — одна вода и та за последнее время подается несоленая. Чем все это объяснить, я не могу. У нас как-то вообще с этим делом обстоит плохо, другое дело у немцев. Говорят, что нужно все перетерпеть, вот уже давно терпим, сколько еще осталось, не знаю...» (Сергеичев, 20 сбр).
«Пришлось мне пострадать после ранения, лежал полные сутки в снегу. Сейчас нахожусь в плохом положении — лежим в гражданских квартирах, без матрацев, почти голодные. Никто внимания не обращает, как я мучаюсь» (Малиновский, 33 сд).
«Пишу я последнее письмо, иду в бой на передовую линию огня, так что одна мысль — либо ранят, либо убьют; если ранят — то большое счастье, так что вы меня больше не увидите» (Жмыркин Т.М., 74 кд).
«Меня не ждите потому, что хожу вперед, а смерть за мной, война и месть не та, что были в Ростове. Танки противника видны из окна, перестрелка надоела и мешает продолжать жить. Я не имею представления о своей жизни» (Маслихин П.В., 106 сд).
«Вот когда пришла мука, очень у меня болят ноги, наверное, не придется с вами видаться. Мне очень скучно, своих нет, не с кем поговорить. Как трудно и страшно расставаться с белым светом. Не горюй, молитесь богу, может бог даст увидеть. Были б крылья, улетел бы к вам хоть на одни сутки. Прощай» (Ремезов Ф.А., без адреса).
«Не думаю я домой прибыть, я располагаю, что мне придется в украинских краях и помирать. Надоели мне украинские края, только и ожидаешь себе смерти, как пойдут наши в наступление, так и мы едем следом на лошадях, подбираем раненых и везем в санчасть» (Краснов, 349 сп).
«Отступление их усеяно трупами фашистов, вообще деремся каждый день. Перед смертью начал бросать слезоточивые газы, 5 красноармейцев ослепли, но это не остановит нашего наступления, противогазы есть у всех бойцов» (Ф.И.М., без адреса).
