— Нет, — отвечал генерал, — лучше смерть, чем измена!» Во Владимиро-Волынском лагере был еще один генерал —
Артеменко. Новобранец о нем пишет следующее: «В плену он вел себя совсем по-другому. Он сразу же перешел на службу врагу. По личным качествам генерал Артеменко отличался исключительной глупостью, тупостью, военным невежеством, бездарностью, самодурством и свирепостью. По рассказам товарищей, он на фронте командовал дивизией. Свое неумение командовать он восполнял грубостью и расстрелом ни в чем не повинных офицеров, сам лично расстрелял несколько офицеров. В лагере офицеры его дивизии намеревались свести с ним свои фронтовые счеты. Но Артеменко узнал, по-видимому, о готовящейся расправе и в лагере не показывался. Жил он в немецком городке. Немцы поручили ему формирование “украинской национально-освободительной армии”. Предварительно в украинском полку началась усиленная пропаганда с призывом записываться в украинскую армию…»
В своей книге А. Шнеер называет еще несколько известных офицерских лагерей: «В г. Кальвария тоже находился большой офлаг, где содержались 4500 командиров Красной армии. Комендантом лагеря был Енукидзе, воинское звание неизвестно.
В Виннице был создан специальный офицерский лагерь ОКХ, для старших офицеров Красной армии, представлявших особый интерес для немецкого командования. Много офлагов находилось на территории Польши, несколько на территории Германии. Крупнейший из них — офлаг XIII-D в Хаммельбурге; известен лагерь для старших советских командиров в Циттенхорсте».
Одним из офицерских лагерей был лагерь в Замостье. По свидетельству П.Н. Палий, «лагерь в Замостье был рассчитан на 2000 человек, но когда прибыло наше пополнение, на этой площади было размещено до 7000 человек. На всей территории было пять больших бараков по 950 человек, пять малых, по 150 человек, две конюшни, где было почти 1500 пленных, кроме того, был т.н. “генеральский” барак, где жили несколько генералов и полковников, полицейский барак, санитарная часть. По непонятным причинам все те, кто совершенно случайно попал на конюшни, оказались изолированными от остальных пленных. Ворота были закрыты, и около них всегда дежурил полицейский, пропускающий только тех, кто шел получать паек для “конюшечников”».
Как подчеркивает автор «Записок пленного офицера», «немцы мало занимались внутренней администрацией лагеря. Во главе стоял “русский комендант”, он же и начальник внутренней полиции, подобранной из пленных. Комендантом этим оказался тот самый рыжий крупный субъект, который восстанавливал порядок после скандала, разыгравшегося при нашем входе в лагерь, звали его полковник Гусев. Кто он был, где и как попал в плен, кто и почему назначил его полным диктатором и вершителем судеб семитысячного населения лагеря для советских “господ офицеров”, никто не знал. Его главными помощниками были галичанин Гордиенко, огромного роста, невероятной физической силы и мрачного вида человек; Юрка Полевой, красивый, как киноактер, совсем молодой, наглый, с явно садистическими наклонностями лейтенант-танкист, и Стрелков, капитан-артиллерист, небольшого роста брюнет с лихо закрученными усами на румяном лице. При этом “главном штабе” был еще и старший переводчик лагеря по имени Степан Павлович, фамилия его для нас была неизвестна, пожилой человек типа школьного учителя, с бородкой клинышком и в больших очках. Этот центр назначал поваров на кухню, комендантов и полицаев в каждый отдельный барак, контролировал раздачу пищи, работу санитарного блока, назначения на работу и т.д. Комендант барака назначал старших по комнатам и полностью отвечал за порядок в своем бараке. В отдельном четырехкомнатном бараке № 12 одна комната была занята Гусевым и Степаном Павловичем, а в остальных трех жило, кажется, семь генералов и человек пятнадцать полковников. Самым старшим по чину был генерал-лейтенант Карбышев. Население этого 12-го барака совершенно не показывалось на дворе лагеря, а вход в барак для посторонних был категорически запрещен. Генералов и нескольких полковников вывезли из лагеря примерно через месяц после нашего прибытия, и в этом “бараке старшего командного состава” жили оставшиеся полковники, подполковники и некоторые майоры, мне никто не предлагал там места».
Все тот же Палий побывал и в «знаменитом» Хаммельбурге, о чем оставил достаточно подробное описание: «Хаммельбург — старинный немецкий город на севере Баварии. Международный лагерь для пленных офицеров вырос вокруг военного городка еще кайзеровских времен. В центре находилось десятка полтора двухэтажных кирпичных казарм, складов, конюшен и административных зданий, а во все стороны расползались улицы стандартных деревянных, в основном трехкомнатных бараков. Лагерь был разделен на 9 блоков, из них 3 русских. С прибытием нашей группы население этих русских блоков стало около четырех тысяч человек. Все три русских блока и один блок, где находились казармы немецких солдат охраны, были по одну строну центральной части, а по другую был лагерь английских, канадских и американских пленных офицеров. Эти блоки были совершенно изолированы от нас, и я лично, за все два месяца пребывания в Хаммельбурге, ни разу этих “избранников судьбы” не видал. Все то, что нам говорили конвоиры на пути из Лысогор в Хаммельбург, было правдой: в офицерском лагере для всех этих наций были хорошо оборудованные бараки, библиотеки, спортивные площадки, клубы, даже кино…
Всем этим пленным офицерам была разрешена переписка со своими семьями, они получали личные и стандартные краснокрестские посылки, все были сыты, хорошо одеты. Все это было доступно для офицеров союзных армий разных национальностей, но не для нас, Богом забытой “советской” национальности. Здесь, в Хаммельбурге, конечно, было довольно чисто, не так скученно, были бани, нормальные армейские уборные, прачечная, раз в неделю работали парикмахеры, но питание было заметно хуже…»
Любопытную характеристику Палий дает и находившимся там советским генералам: «В группе пленных генералов Красной армии, содержавшихся в Хаммельбурге, — среди них были Карбышев, Лукин и ряд других с громкими именами, — в продолжение последних месяцев обсуждалось, что произошло, что происходит и чего можно ожидать в будущем, как в отношении исхода войны, так и в отношении судьбы всей массы советских пленных, переживших зиму 1941–42 годов. Теперь эти вельможи советской военной элиты понимали, что если Советский Союз устоял и не распался при первом сокрушительном ударе Германии, то будущее становится очень неопределенным. Там, в этом “генеральском бараке”, не было единого мнения ни по одному вопросу, но у всех у них безусловно был известный “комплекс вины”. Если бы осенью 1941 года они не растерялись, не спрятались за своими чинами, как улитки в раковинах, а решительно и настойчиво стали бы говорить с немецкой администрацией лагерей, используя авторитет крупных военачальников, признаваемый и немцами, то вполне вероятно, что условия существования пленных во многих лагерях можно было бы улучшить. Во всяком случае, можно было бы не допустить, чтобы внутренняя администрация этих лагерей попала в руки авантюристов и негодяев типа Гусева, Скипенко или Стрелкова, как это случилось в Замостье, где в генеральском бараке жил тот же Карбышев и другие генералы».
Свое видение событий в Хаммельбурге сохранил и В. Новобранец: «Нашей собственной внутрилагерной организации здесь уже не было. Командиров рот назначали сами немцы. На кухню немцы подбирали “придурков” тоже из наших предателей. По замыслу фашистов, в этом лагере после идеологической обработки должна была производиться вербовка командиров во власовскую армию или особые добровольческие легионы. Поэтому немцы здесь сосредоточили лучшие кадры гестаповцев, полиции и агентуры. Пропаганду вели на “научной основе”: среди пленных распространялись книги, брошюры, плакаты, в которых “ученые” фашисты с “научных позиций” пытались ревизовать марксизм-ленинизм. В этой области особенно отличался некий Альт Брехт. Мы прозвали его “старый брехун” — по игре слов: альт — старый, а “брехт” — производное от простого русского — брехло, брехать.
