– А эти… – Мартин не закончил, лишь кивнул на несколько пар,
бредущих вкруг колодца. В каждой паре был взрослый шеали и птенец.
– Это те птенцы, которые достаточно созрели для потери
разума. Их провожают во взрослую жизнь родители или старшие друзья…
Девочка повернулась к Мартину, развела крылья:
«Это последний обряд. Пойдёмте, я стану переводить, пока
смогу. Ты всё поймёшь».
Вслед за девочкой Мартин и Ирина двинулись по кольцу. Первый
священник на миг запнулся, прежде чем его крылья начали чертить слова на
шеали-жестовом. Наверное, в шагах Мартина и Ирины слепец уловил поступь Чужих.
Но девочка что-то громко требовательно пропела – и крылья священника
взметнулись в воздух.
«Рождённые невинными… отринувшие предопределение…
поднявшиеся к небу… познавшие ход времён… разделившие слова и дела… заглянувшие
в завтра… увидевшие законы…»
Крылья девочки двигались так стремительно, что Мартин едва
успевал читать её слова. Казалось, на самом деле девочка не успевает переводить
всё, будто жесты священника несли в себе не просто буквы или иероглифы, а целые
смысловые блоки…
Второй священник вскинул крылья уже без колебаний:
«Познавшие добро и зло… утратившие покой… стремящиеся
познать непознаваемое… изменившие землю и воду… разделившие жизнь и смерть… не
ставшие счастливыми…»
– Что-то подобное я читал и у нас… – пробормотал Мартин –
просто, чтобы прогнать наваждение.
Ирина тихо ответила:
– К чему-то подобному приходит любой разум.
«Тысячелетия боли и крови… поиски и поражения… в погоне за
бытием… смысл смысла… в страхе и печали… слабые крылья бури… узнавая жизнь –
познаешь смерть…»
Внезапно, с каким-то неожиданным холодным равнодушием,
Мартин подумал, что Адам и Ева, вкусив от Древа Познания, вовсе не стали
смертными. Они лишь поняли, что смертны. Поняли – поскольку именно в тот миг
обрели разум. Променяли вечное райское бездумье на быстротечные муки разума.
Кто сказал, что плоды Древа Познания сладки? Дьявол? Что ж,
он известный обманщик. Сок райского яблочка был горьким, как хина, и режущим,
будто толчёное стекло. Но когда он касается губ, ты уже не в силах отбросить
запретный плод. Ты плачешь, будто зверь, лизнувший окровавленное лезвие.
Плачешь, захлёбываясь собственной кровью, – и продолжаешь лизать смертоносный
клинок…
Точно так же осознаёт свою смертность любое существо,
вкусившее горький плод познания. Осознаёт – и остаётся жить с этим знанием, не
в силах дотянуться до сладкого плода Древа Жизни. У тебя всегда есть выбор –
отказаться от жизни, но у тебя нет выбора – отказаться ли от разума. Ты можешь
глушить его алкоголем или наркотиками, сходить с ума или добиваться нирваны. Но
только шеали нашли окончательный выход. Только шеали сумели вытошнить
непрошеный дар, выплюнуть его под ноги жестоким богам.
Шеали отрицали разум, поскольку тот нёс в себе знание о
смерти.
Шеали выбрали покой.
Шеали не хотели страдать.
Шеали стали счастливы.
Только дети не боятся смерти – они верят, что будут жить
вечно. Только дети и безумцы.
Шеали отказались от разума – и это был их выбор.
«Отрицаю мысли о высшем… отрекаюсь от сомнений… буду
счастлив… Всегда… всегда… всегда…»
– Она уходит! – выкрикнула Ирина, схватила Мартина за руку.
– Мартин, на неё это действует!
Девочка-шеали и впрямь менялась. Движения стали плавными,
она вошла в транс и вряд ли уже помнила, кто с ней и почему она пошла вокруг
огнедышащего жерла. Девочка танцевала, двигаясь мимо бормочущих жрецов, глаза
её стекленели, их наполняла бездонная пустота – языки багрового пламени в
чёрных глубинах зрачков.
– Она вправе уйти, – сказал Мартин. – Не бойся, на нас это
не подействует. С этим надо родиться и жить… готовиться, мечтать, верить… в
счастье без разума…
Девочка танцевала. Взлетали и падали крылья, она шла
вприпрыжку мимо священников – чей речитатив перешёл в напевное бормотание.
Теперь каждый новый жрец начинал говорить вместе с предыдущим, они подхватывали
слова друг друга, голоса взмывали в чёрное небо, откуда пламя кратера выдуло
все звёзды, и тонкий голосок девочки вливался в ликующий хор.
«Навсегда, навсегда, навсегда! Буду жить, буду жить, буду
жить! Думать – зло, думать – боль, думать – страх! Навсегда, навсегда,
навсегда…»
Мартин посмотрел на Ирину – девушка плакала, не отрывая
взгляда от танцующего птенца.
– Она выбрала сама! – рявкнул Мартин. – Не вмешивайся! Она
будет счастлива!
– Сделай что-нибудь! – выкрикнула Ирина. – Ну сделай же! Это
неправильно, это ловушка, это ложь! Это та же самая смерть! Останови её!
Они уже сделали полный круг. Последний оставшийся священник
что-то выкрикнул – ликующе, радостно, и девочка закричала в ответ. Распахнула
крылья – это чуть-чуть напоминало призыв к вниманию, но уже не было речью. С
восторженным пением девочка шеали обогнула жреца и шагнула в кратер.
Мартин не успел ничего подумать. Тело среагировало само –
метнулось вперёд, отбрасывая жреца, попытавшегося заступить дорогу. Его пальцы
скользнули по перьям девочки – но уже не успели сжаться.
Маленькая фигурка, раскинув крылья, падала в ревущее пламя.
И Мартин шагнул следом.
Камень легко ушёл из-под ног, тёплый ветер ударил в лицо,
стал горячим и превратился в языки пламени. Огонь лизнул тело – и унёсся ввысь.
Мартин и девочка падали в расширяющейся каменной шахте. Над
головой ревело удаляющееся пламя, внизу тускло пульсировала багровая тьма.
Мартин сгруппировался – сознанию не было сейчас места, будто и из него выбил
разум речитатив жрецов. Остались лишь инстинкты, юношеский опыт пары парашютных
прыжков – и тело послушно устремилось за падающей девочкой.
Горячий ветер бил в лицо. Мартина пронесло мимо девочки, он
раскинул руки, спиной ложась на поток, из карманов высыпалась какая-то
мелочёвка. Девочка падала на него – безвольная, застывшая, с отведёнными за
спину, будто перебитыми, крыльями. Потом стеклянный взгляд мазнул по Мартину, и
птенец забил крыльями, закричал – будто лишь теперь осознав огненную бездну, в
которую они неслись.
– Лети! – закричал Мартин на туристическом, надеясь, что
девочка поймёт если не слова, то интонацию. – Ты можешь летать, лети! Ты можешь
летать!
Девочку, бьющую крыльями, отнесло вверх. Мартин
перевернулся, глянул в приближающийся огненный зрачок.
Что это – такая же завеса, как и наверху?
А что за ней?
