Кстати, упоминание о Хейфеце здесь было. Именовался он не
иначе как удачливым авантюристом и самоуверенным дилетантом, что для суховатого
справочника приравнивается к базарной брани. Впрочем, даже Гарнель и Чистякова
признавали заслугу Хейфеца в изучении Беззара.
Некоторое время Мартин разглядывал рисунок, изображающий
взрослого беззарийца рядом с человеком, после чего согласился с любимыми
авторами – Хейфец был самоуверенным идиотом. Самому Мартину не доводилось
посещать миры из красного списка, он и в жёлтый-то заглядывал два раза,
ненадолго и с самыми неприятными воспоминаниями.
Снова взяв конверт, Мартин внимательно рассмотрел адрес.
Похоже было, что его старательно скопировали с печатного текста – причём
существо не имело для этого ни подходящих глаз, ни подходящих рук.
Хорошо быть беззарийцем. Красного списка для них практически
не существует.
– Нет, нет и нет, – сказал Мартин, вставая. Потянулся и
снова покачал головой. – А вот коньячок мне ещё понадобится…
Пустая квартира безмолвствовала.
В кабинете Мартин вытащил из стола маленький тяжёлый пакет,
лежащий там с незапамятных времён. Его он спрятал в левый карман куртки, а в
правый, наплевав на все законы, – револьвер и пригоршню патронов. Загранпаспорт
и так всегда был при нём.
Выключать свет Мартин не стал. Бутылку коньяка закрыл
пробкой, а вот «николашку» пришлось бросить засыхать. В одну руку Мартин взял
пустой пакет, в другую – пакет с мусором. Так и вышел из дома.
Никто не внушает меньших опасений наблюдателям, как мужчина,
в разгар пьянки побежавший «ещё за одной», да к тому же по пути решивший
выбросить мусор.
В ночном магазинчике у дома Мартин придирчиво осмотрел
имевшийся в ассортименте коньяк, покривив душой, забраковал вполне приличный
грузинский, посокрушался о малом ассортименте армянского, высказал своё мнение
о французском виноделии, опять же – слегка пойдя против истины. Зашедший следом
гражданин, придирчиво выбирающий пачку сигарет, даже заслушался. На придирчивого
покупателя груш, трущегося возле Мартина в прошлый выход из дома, он походил
разве что обстоятельностью и собранностью.
Мысленно Мартин поблагодарил Юрия Сергеевича за столь
неумелых и явных наблюдателей.
Выйдя из магазина без покупки, Мартин поймал машину и поехал
в «Седьмой континент». У супермаркета его планы вдруг резко изменились, и он
предложил водителю поехать к «Кропоткинской», где есть «совершенно
замечательный винный магазинчик».
Вот здесь, в окрестностях Станции, его уже могли взять.
Потому Мартин не стал долго изображать из себя пьяненького гурмана в поисках
редкого сорта выпивки, а, заскочив в тот самый «замечательный магазинчик» и
купив фляжку «Ахтамара», двинул напрямик к Станции, на пульсирующий свет маяка
– не слишком-то, впрочем, заметный среди столичной иллюминации. Ключники
требовали беспрепятственно пропускать к Станции всех желающих, но на дальних
подступах всегда прогуливались агенты в штатском, выглядывая в толпе
потенциальных злоумышленников. Всё зависело от того, пошёл ли портрет Мартина в
ориентировку или ещё нет.
Пробиваться к Станции с боем он, конечно же, не собирался. В
барабане револьвера не было патронов.
Юрий Сергеевич не подвёл – Мартина никто не останавливал. Не
подхватывали его под руки крепкие молодые люди, не просили «отойти на минуточку
в сторону». Если топтуны из наружки и подняли тревогу, то неповоротливый
механизм госбезопасности ещё не успел прийти в движение.
Беспрепятственно миновав ограждение, Мартин вошёл в Станцию.
Комнатка была более чем скромная, будто московскую Станцию
проектировал лично Никита Сергеевич Хрущёв. Метров десять – двенадцать, обитый
бежевым велюром диванчик, на котором полулёжа развалился ключник, стол и кресло
для посетителя. На столе – несколько бутылок пива, солёные сухарики и
пепельница.
Ключник вежливо ждал. Это был толстенький, очень пушистый
ключник с немного раскосыми глазами. Редко таких встретишь.
И всё-таки Мартин чувствовал себя так, будто говорит со
старым знакомым.
– Я хочу поговорить о доверии, – сказал Мартин. – Не о том,
что заставляет людей открывать друг другу душу, вместе рисковать жизнью… идти в
разведку или в горы в одной связке… О самом обычном доверии, которому учатся с
детских лет. «Веришь – не веришь?» – играя, спрашивают друг друга малыши… и не
поймёшь, чему они больше учатся, верить – или лгать. Наверное, всё-таки лгать.
В детстве есть хотя бы родители, которым доверяешь всегда и во всём. Споришь,
ссоришься, но веришь. Стоит чуть-чуть повзрослеть – исчезает и это доверие.
Конечно, кто-то умудряется сохранить его на всю жизнь, кто-то меняет на доверие
любимой женщине или идеалам, Богу или надписям на этикетках… Но всё равно жизнь
человеческая – это сплошной выбор. «Веришь – не веришь?» Я знаю ответ, веришь?
Я знаю, что она тебя не любит, веришь? Я знаю верную дорогу, веришь? Я знаю,
это вовсе не опасно, веришь? Я знаю, мы хорошо повеселимся, веришь? Каждому
человеку, с которым мы общаемся, будто выставлены баллы доверия. Кому-то –
средненькие, но почти во всём. Кому-то высокие – но только в тензорном исчислении
или истории итальянской оперы. Иного выхода нет, увы. Никто из людей не владеет
абсолютной истиной. И мы стараемся доверять в меру. Так, чтобы неоправданное
доверие не принесло нам слишком много вреда. И вся история человечества, по
сути, есть уменьшение потребности в доверии. Мы заменили личное доверие
общественными законами и обычаями. Мы построили государства – которым, быть
может, и не доверяем в частности, но доверяем в целом. Мы стремимся расписать и
регламентировать всю свою жизнь. Для каждого события должна быть готовая модель
поведения. Лишь бы не полагаться на доверие… слишком уж часто оно нас
обманывало. Слишком часто те, кто требовал доверия от всех, предавали каждого
доверившегося. Мы играем в демократию и свободные выборы – потому что
подозреваем, будто единоличный правитель немедленно сворует всю страну. Мы
подписываем брачные контракты, делим в суде барахло и детей – потому что
побоялись довериться до конца самым близким людям. Мы берём расписки с друзей,
ссужая их деньгами; мы подписываем бумажку за бумажкой, заключая сделки; мы
вывели специальные породы людей, не доверяющих никому и ничему. Мы
обезопасились от потребности в доверии. Мы оставили его детям. Мы оставили его
в прошлом – когда люди верили Богу, народ – царю, жена – мужу, друг – другу…
– Бог – Адаму, Авель – Каину, Самсон – Далиле, Фома –
Иисусу… – подсказал ключник. – Недоверие – в природе человека, Мартин. Не было
золотого века, когда доверие не несло в себе опасности. Не было и не будет.
Костыли законов, адвокаты и полицейские, расписки и контракты – ваша плата за
прогресс. О чём ты горюешь, Мартин? Такова природа твоей расы – и многих,
многих… большинства рас галактики. Вопрос доверия – это не только вопрос
знания, это и вопрос помыслов. Ты должен не просто признать, что кто-то
обладает большим знанием, чем доступное тебе. Ты должен поверить, что ваши цели
совпадают! Когда цели были просты – больше золота, мяса, вина и женщин, – народ
и впрямь верил вождям. Когда вы стали думать о большем – доверие рухнуло. Это
ваша плата за желание большего. За утопии и прожекты, за мечты и фантазии. За
Бога в душе, за любовь в сердце, за книги и картины, за пророков и мучеников.
Ты грустишь об утраченном доверии? Лишь самым простым истинам можно доверять
без раздумий – материнскому молоку и золотой монете, крови врагов и теплу
самок. Когда человек перестаёт тянуться к материнской груди, когда врага не
обязательно убивать, когда свергнуты золочёные идолы и выбрана любовь, а не
похоть, – человек уходит от бесспорных истин. Не грусти о слепом доверии,
Мартин! Оставь его жестоким героям прежних времён. Оставь его детям, играющим в
жестоких героев. Ты достаточно вырос, чтобы решать – когда есть место доверию.
