Группа торопливо уходила на восток. Это уже была прифронтовая полоса, насыщенная войсками. На перекрестках степных дорог стояли замаскированные легкие броневики или мотоциклы с пулеметами. Свой тыл немцы охраняли повсеместно. В этот день группа едва не попала в засаду. Шли по низине, заросшей ивняком. Впереди, как всегда, Коваленко, шагах в пятидесяти – остальная группа. Вдруг сержант подал знак, и все залегли. Метрах в семистах, на небольшом холме, виднелись две каски и ствол пулемета. Присмотревшись в бинокль, Коваленко увидел у подножия холма мотоцикл.
Место для засады немцы выбрали не случайно. Здесь, в стороне от дорог, среди кустарника, по широкой низине, прорезанной извилистыми овражками, могли пробираться окруженцы, партизаны или диверсионные группы. Техникой эти непроезжие места не проутюжишь. Отползали цепочкой, вжимаясь телами в пожухлую, осеннюю траву. Десантников с холма уже видно не было, но немцы уловили какое-то движение. Застучал пулемет. Одна, вторая, третья очередь. Очереди следовали одна за другой, простегивая кусты, густую некошеную траву, срезая кукурузные стебли небольшого поля за овражком.
– Не двигаться! – передал по цепочке Коваленко.
Я впервые оказался под огнем и всем своим существом ощущал гудение тяжелых пуль. Каким незащищенным кажется собственное тело!
Пилотка, гимнастерка, телогрейка, тощий вещмешок на спине с остатками еды и санитарным пакетом. Разрывная пуля щелкнула о тонкий ствол акации. Вспышка крошечного взрыва разорвала деревце на две половинки и отбросила верхушку в сторону Рядом со мной лежал Витя Калинчук.
– Нас они не видят, – тихо говорил Калинчук. – На нервах играют. Вот если кто не выдержит, побежит, то всем конец будет. Насмотрелся я летом на такие вещи.
Пулеметчик, наконец, расстрелял ленту. Наступила тишина. Шестерка неподвижно лежала в бурьяне, а там, наверху, о чем-то совещались немцы. Затарахтел мотор мотоцикла, и тяжелый «зюндапп», переваливаясь через кочки, двинулся по полю. Дорогу мотоциклу преградила узкая глубокая балка. Объезжать ее было далеко, да и вообще вся эта низина не была рассчитана для езды на технике. К тому же немцы совсем не были уверены, что в шевелившейся от ветра траве находились люди.
Встав на пригорок, оба постовых разглядывали в бинокль окрестности. Десантников закрывали верхушки терновника, кочки и густая трава. Если бы немцы оказались более дотошными и все же полезли через колючки, схватки было бы не миновать. Но немцы, потоптавшись на бугорке и осмотрев все вокруг, снова сели на мотоцикл и уехали к своему посту на холме. А группа торопливо отползала к балке и, продираясь сквозь колючки, спешила прочь от опасного места.
В августе здесь шли ожесточенные бои. Прорываясь к городу, немцы наталкивались на упорное сопротивление наших войск. Тела погибших красноармейцев местные жители в основном хоронили, но о прошедших боях говорили траншеи, сгоревшие танки, машины, орудия. Я заглянул в одну из «тридцатьчетверок». Из распахнутого люка тянуло запахом мертвечины. В другом месте находились остатки артиллерийского дивизиона. Пушки были размолочены взрывами, вмяты в землю гусеницами танков. Останки двух погибших артиллеристов, без обуви, были расклеваны воронами. У одного из погибших оторвало ногу и вмяло грудную клетку. Из-под лохмотьев нательной рубашки торчали ребра и почерневшая ссохшаяся плоть.
Тяжелый немецкий танк Т-4, угловатый, с длинной пушкой, застыл на обочине. Боковой люк был вырван взрывом, правая гусеница змеей распласталась на земле. Крест на борту был закопчен, а возле него темнела пробоина. Металл спекся и отливал фиолетовым наплывом.
– Бронебойным уделали, – сказал Федя Марков.
Остальные промолчали, потому что, сколько хватало взгляда, валялись обломки наших советских пушек и танков. Артиллеристы даже не успели окопаться, их уничтожили на открытых позициях. Тогда немцы за считаные дни прорвались от Дона до Сталинграда, а теперь завязли в уличных боях. Но сколько погибло наших солдат здесь и сколько гибнет в Сталинграде каждый час и каждую минуту!
Во второй половине дня вышли к хутору Генераловскому. Коваленко направил Зину и меня выяснить обстановку. Оставили оружие, вещмешки, я снял гимнастерку, оставшись в нательной рубашке и фуфайке. Армейские кирзачи тогда носили многие.
– Ты креститься умеешь? – спросила Зина.
– Могу, если надо.
– Ну-ка, покажи.
Я перекрестился, и Зина сказала, чтобы я не забывал креститься, когда это будет делать она.
От лишних вопросов меня давно отучили, и я шагал молча. Осторожно приблизились к крайнему дому. Две женщины и старик, жившие там, смотрели на нас не слишком приветливо. Прибежали двое мальчишек, лет по семь-восемь, но старик их прогнал и велел молчать, что видели чужих. Слово «чужие» меня неприятно задело. Мы – свои, мы воюем с немцами. Но ничего этого я не сказал. Разговор вела Зина, вернее, отвечала на вопросы старика.
– Далеко идете?
– В Сталинград, – коротко сказала Зина.
– Каждый день его бомбят. Отсюда зарево видно. Небось от города ничего не осталось. Брат с сестрой, что ли?
– Да.
– Чего-то вы не похожи… родственнички. Братишка светлый, а ты – темная.
– Бывает, – устало согласилась Зина. – Немцы в хуторе есть?
– Ты с ними, никак, воевать собралась?
– Встречаться не хочется. Беженцы мы. В Сталинград возвращаемся.
Женщина, которая помоложе, рассказала, что немцев в хуторе нет. Километрах в шести южнее стоит зенитная батарея, но немцы появляются в Генераловском редко – раз или два в неделю. Сплошного фронта впереди нет, а позиции занимают отдельные части румын.
– Те вреднючие, – вмешалась жена старика. – Хватают все что ни попадя. Порося увидят, тут же по нему из винтовки палят. Ведро или тряпку углядят – все тащат. Но до хутора им не с руки добираться: ерики да камыши. Тем и спасаемся.
Зина осторожно расспрашивала дорогу, но деду это не понравилось. Оглядев мои армейские шаровары и сапоги, ехидно заметил:
– Вам немцев не искать, а прятаться от них надо. Ходють всякие! Мальчишкам рот не закроешь, наболтают лишнего, и каюк вам.
– Кому каюк, неизвестно, – побледнела от злости сержант Стебловская. Она поняла, что дед примерно догадался, кто мы такие.
– Не знаю, как мальчишки, а если ты лишнее слово вякнешь, сгоришь вместе с домом. Обещаю!
– Да ладно вам! – испугалась женщина постарше. – И ты, дед, не мели глупости. Сейчас я вам молочка с хлебом вынесу.
Зина, успокаиваясь, подробнее расспрашивала дорогу. Я тоже кое-что уточнял. Бабка вынесла кувшин молока и четвертушку хлеба. Молиться уже было ни к чему, дед и так нас угадал. Мы поблагодарили, выпили молоко, а хлеб завернули в платок. Вначале шли неторопливо, потом ускорили шаг. Рассказали о встрече ребятам.
– Немцы с казаками заигрывают, – сказал Коваленко. – Обещают после войны землю вернуть. Кто– то верит. Ладно, пожуем, и в путь.
