Попав под неожиданно оживший оборонительный огонь автоматического оружия, который поражал передние ряды наступавших красноармейцев с севера и запада, оказавшись под накрывающими залпами артиллерии и реактивных минометов, первые вражеские танки вскоре повернули назад и на высокой скорости устремились на свои исходные позиции. Тут и там целые стрелковые взводы уже повернули назад. Ничто не могло заставить красноармейцев продолжить атаку, ни те немногие офицеры в их ближайшем окружении, которые с пистолетом в руках пытались гнать их вперед, ни усилившийся огонь советской артиллерии, которая стреляла всем, что попадалось под руку. Атакующие цепи редели прямо на глазах, одно подразделение за другим выбывало из строя, и в конце концов все обратились в беспорядочное бегство.
Только небольшая часть красноармейцев сумела добраться до спасительных траншей и лесов. Все остальные остались лежать перед нашим передним краем — мертвые или раненые. Те немногие пленные и перебежчики, которых позднее вели мимо все еще продолжавших стрелять реактивных минометов, в паническом страхе убежали от своих конвоиров и, дрожа всем телом, забились в самый темный угол одного из разрушенных домов.
Никаких сомнений: тяжелые потери первых дней боев и еще этот тяжелый шок окончательно лишили противника наступательного пыла. Очевидно, было совершенно справедливо, что на немецкой стороне уже теперь все были твердо убеждены в том, что и эта пятая попытка 1-го и 2-го Прибалтийских фронтов прорваться к Либау потерпела неудачу, как и все предыдущие. Первое подтверждение этой точки зрения уже вскоре принесла контратака, проведенная 18-м армейским штурмовым батальоном. Он столкнулся с совершенно потрясенным противником, который не был способен к стойкой обороне и почти везде был отброшен с первой попытки.
В последующие дни интенсивность боев постепенно спадала. Очевидно, советское командование осознало, что по крайней мере некоторые из его ударных соединений были настолько измотаны и деморализованы, что были уже не способны к каким-либо активным действиям. Поэтому они отвели их с фронта и заменили свежими силами, которые, видимо, были взяты из резервов других фронтов. С этими свежими соединениями и при постоянном сосредоточении оставшихся механизированных и бронетанковых частей противник вскоре снова пошел в атаку при все еще сильной поддержке артиллерии и реактивных установок залпового огня. При этом он постоянно менял направление главного удара. Возможно, тем самым русские все еще надеялись осуществить прорыв. Но вероятнее всего, они просто стремились сохранить видимость несгибаемого наступательного порыва, чтобы таким образом измотать защитников и не давать им ни минуты покоя, так как даже если бы они и прорвались к Либау, то на перегруппировку своих соединений и на переброску новых войск они были бы вынуждены затратить столько времени, что немецкая сторона нашла бы возможность для принятия необходимых контрмер.
Однако эти атаки нигде не привели к значительным и долговременным успехам. Хотя в первые дни марта противнику удалось еще раз осуществить несколько вклинений в районе Изриеде — Бунка и на участке Вартавы между селениями Перли — Вирга, но к тому времени наряду с несколькими подразделениями армейских саперов и пехотинцев на этот участок фронта была переброшена 21-я полевая дивизия люфтваффе в полном составе. Теперь фронт наконец-то был укомплектован силами, достаточными для обороны, — разумеется, в соответствии с боевыми условиями 1945 года. Небольшой вражеский плацдарм на западном берегу Вартавы был блокирован и в конце концов ликвидирован. Даже не понадобилось вмешательство бригады 12-й танковой дивизии, которая форсированным маршем прибыла нам на помощь. Всю работу уже сделали артиллерия, минометы и одна неутомимая эскадрилья истребителей люфтваффе, которая — в качестве единственной оставшейся в Курляндии летной части — постоянно включалась в наземные бои, сбрасывая бомбы и поливая противника огнем из своего бортового оружия.
Уже 28 февраля дивизия начала выводить с передовой остатки своих подразделений. Они отводились через Вартаву в район Тадайке — Йевениеки — Ански. Артиллерийский полк сразу же занял позиции на западном берегу Вартавы, а дежурные подразделения тыловых служб продолжали занимать оборудованные позиции по обе стороны от шоссе. 3-я батарея 276-го зенитно-артиллерийского дивизиона взяла на себя охрану моста через Вартаву и командного пункта дивизии у хутора Йевениеки. Остальные зенитные батареи заняли позиции севернее, у переправы через Вартаву у поселка Каграс и к востоку от него.
И только теперь удалось точно установить, какие тяжелые потери понесли отдельные подразделения дивизии. 108-й панцер-гренадерский полк, командование которым со второго дня боев принял на себя подполковник Густ, был почти полностью разгромлен. Только с большим трудом можно было понять, как тем не менее полк смог отразить все вражеские атаки и не позволил противнику прорваться на своем участке фронта. Вместе с обозами, включая личный состав штаба и расчеты тяжелого вооружения, он насчитывал всего лишь три роты. И 103-й панцер-гренадерский полк тоже понес довольно тяжелые потери, особенно в пехотных подразделениях без бронетранспортеров. Однако свою группу на бронетранспортерах он смог снова доукомплектовать. 13-й танковый саперный батальон насчитывал в общей сложности около ста бойцов. От дивизионной конвойной роты осталось немногим более половины. Особенно тяжелыми были безвозвратные потери в танковом полку, так как уже не оставалось никакой возможности возместить их. Если удавалось вывезти с поля боя подбитые танки, то ремонтные взводы, действуя по принципу «сделай из двух один», пытались восстановить хотя бы некоторые из них, используя детали от других машин.
После этих боев 14-я танковая дивизия, во всяком случае, за исключением артиллерии и бронетанковых частей, практически почти полностью утратила свою боеспособность. Однако, с другой стороны, как важный положительный момент следует отметить, что она все еще располагала сплоченными штабами оперативного руководства и сохранила костяк из испытанных в боях унтер-офицеров и рядовых и что исправно функционировали все ее службы снабжения. Несмотря на теперешнее бедственное положение, все еще сохранялась вполне обоснованная надежда на то, что еще раз удастся довести численность полков и батальонов до приемлемых значений — разумеется, при условии, что на это останется достаточно времени.
Наши офицеры и рядовые все еще испытывали чувство превосходства над противником, которому в ходе тяжелейших боев удалось захватить полоску территории шириной всего лишь около пяти километров лишь благодаря неслыханным материальным затратам и ценой потерь, которые в пять-шесть раз превосходили потери немецкой стороны. В конце концов и на этот раз наступление русских захлебнулось, натолкнувшись на твердость немецкой обороны, и все были убеждены в том, что Курляндский фронт выдержит все атаки противника и в будущем.
Тем не менее теперь, после окончания сражения, громче, чем когда-либо прежде, зазвучали голоса сомневающихся в целесообразности удержания этого внешнего бастиона вдали от территории рейха, на границах которого, согласно поступавшим скудным сообщениям, русские, американцы, англичане и французы готовились к последнему решительному наступлению. Эти сомнения были подкреплены резкими словами, якобы брошенными в сердцах пленным советским капитаном во время допроса в одном из вышестоящих штабов и которые передавались из уст в уста. «Конечно, ваши солдаты сражаются храбро, и до сих пор они всякий раз перекрывали нам путь в Либау, — якобы сказал этот капитан, — но какое это имеет значение? У нас достаточно времени. Мы можем подождать. И без того все решается не здесь, а в Берлине и на берегах Одера и Эльбы. И очень скоро все будет кончено. С нашей точки зрения, немецкие солдаты в Курляндии уже пленные. И при этом даже весьма удобные пленные. Так как они сами себя кормят и никуда от нас не убегут!»
