Вперед вышли французские арбалетчики, их стрелы положили около сотни не самых расторопных англичан, но вскоре лучники выглянули из-за палисада и ударили в первые ряды французов. Под их стрелами вторая линия потеряла половину своих людей, но оставшаяся половина ожесточенно бросилась через разрушенный палисад и, истребляя англичан, стала теснить их к лагерю.
Вот тогда все и увидели над английским станом пламя и черный дым. Это горели наспех построенные и теперь политые смолой бараки англичан. Но не предательская рука пошла на это злодеяние — десятью минутами раньше сам король Англии приказал своим офицерам поджечь все строения в тылу. Многие из них не поверили своим ушам. Бараки были набиты пленными французскими рыцарями. Ранеными и здоровыми, но оглушенными, придавленными лошадьми, на время ставшими беспомощными, а потому изловленными, теперь же — скрученными по рукам и ногам.
— Вы не поняли приказа? — рявкнул король. — Исполнять!
Офицеры немедленно передали приказ сержантам. Солдаты арьергарда засуетились. Двери бараков были подперты бревнами.
Король Генрих Пятый смотрел, как его солдаты поливают смолой нехитрые постройки, сбитые не так давно из срубленных в окрестностях Азенкура деревьев, как разгорается пламя. И как английские рыцари из арьергарда, прикрывавшие со своими отрядами лагерь, смотрят на этот костер. Он видел некоторых своих рыцарей, снявших шлемы, оставивших на головах только стальные сетки, и злился еще больше. Фронт приблизился. Оставлять за спиной лучших французских бойцов, попавших в плен по глупости своей и своих командиров, он не решился. Зачем было рисковать победой? Французы, в случае их проникновения в лагерь, могли освободить товарищей.
Судьба пленных была решена в считанные минуты.
Граф Солсбери и другие рыцари, с окровавленными мечами, тупо смотрели, как полыхают деревянные постройки, еще недавно укрывавшие их от многодневного дождя, слушали, как крики и вопли погибающих разносятся по всей округе, заглушая продолжавшуюся резню.
— Господи, — прошептал граф. — Господи всемогущий…
Рядом с ним, храпя, встала на дыбы закованная в броню лошадь, опустилась, разбив копытами грязь вокруг себя. Весь залитый кровью врагов, рыцарь поднял забрало. Это был герцог Кларенс. Сейчас он походил на бога войны, на беспощадного Марса, наполненного огнем битвы, утолявшего главную и единственную свою жажду — неистребимую жажду! — кровавой расправы.
— Что, граф, — кивнул он в сторону пылающих бараков, — такая тактика оправдывает себя на поле боя?
Солсбери не ответил ему. Кларенс зло усмехнулся, опустил забрало и, пришпорив коня, помчался туда, где французы еще оказывали мало-мальски достойное сопротивление.
Гибнущие пленные, связанные, задыхаясь от гари, сгорая заживо в бараках, в плену раскаленного металла собственных доспехов, звали на помощь. Но оставшимся от второй линии французам, так и не сумевшим пробиться к своим, под напором собравшихся англичан пришлось отступить. Отбиваясь, они минули частокол и уже вновь были в поле, когда Генрих Пятый, нарушив свое же правило, отдал приказ беспощадно преследовать врага. Английская конница, хоть и поредевшая, но теперь едва ли уступавшая французской (истребленной на три четверти) по численности, бросилась за пешими — арбалетчиками, копейщиками и спешенными рыцарями — чье отступление теперь походило скорее на бегство.
— Пленных не брать! — вновь ревел английский король своим рыцарям и солдатам. — Шкуру живьем спущу с каждого, кто будет охотиться за дворянами! Никому не будет пощады!
Англичане, особенно простолюдины, из которых по большей степени и состояло войско Генриха Пятого, верили: король, заживо спаливший своих пленников, тем более — аристократов, с ними церемониться не будет. Живьем шкуру спустит — точно. А как ни крути, жизнь будет поважнее выкупа.
И потому пленных они не брали. Третья линия французского войска так и не решилась вступить в бой. Гибель коннетабля, большинства полководцев и половины армии за какие-то полтора часа боя парализовала воинов убитого Карла д, Альбре. На виду у третьей линии французов, теперь ожидавшей исхода позорной битвы, англичане перебили почти всю вторую линию французского войска. Конным английским рыцарям, преследовавшим врага по пятам, помогали лучники и копейщики — они беспощадно, топорами и пиками, добивали тех, кто был на земле. Клочья мяса, точно на скотобойне, разлетались на любом крохотном пятачке поливаемого дождем поля. Кровь текла по мечам и топорам идущих вслед за французами англичан.
Третья линия, уцелевшая, отстоявшаяся в арьергарде, так и не двинулась с места.
Судьба битвы на земле Фландрии, под замком Азенкур, была решена за четыре часа стояния под дождем и за два часа битвы. Ее исход теперь был ясен и англичанам, и французам. Хозяевам своей земли оставалось, как псу, избитому до полусмерти, поджав хвост, убираться восвояси.
Захватчикам — праздновать победу.
На середине поля английские рыцари повернули своих коней. Переступая через тысячи тел убитых французов, остывая от кровавой расправы, шли назад и простые ратники.
Англичане понимали: не скоро теперь оправятся французы после такого поражения, не скоро соберут войско. Да и соберут ли вовсе…
…Там, где наступал левый фланг французских конных рыцарей, где громоздились друг на друга тела лошадей и людей, покрытые сталью и глубоко застрявшими в ней стрелами, оглядывающий окрестности лучник, невысокий ростом, остановился:
— Эх ты! Посмотрите-ка…
Под его ногой пошевелилась рука в стальной перчатке: рыцарь все еще держал меч — богатый, крестовина которого так и сверкала золотыми узорами. Это был француз, как пить дать, француз! Лучник вытащил из его руки грозное оружие, закутал его в первый попавшийся на глаза плащ, который он тут же стянул с убитого, лежавшего рядом лучника. Может быть, убитого этим самым рыцарем. Затем, поразмыслив, ухватил рыцаря за руку и потянул на себя. Да только тщетно. Он был крепко завален телами убитых.
Тогда англичанин снял с руки рыцаря чешуйчатую перчатку, и не ошибся — дорогущий перстень сидел на среднем пальце рыцаря. Целого села, где жил лучник, стоил такой перстень!
— Вот это да! — воскликнул вояка-простолюдин.
Он хотел было отрубить руку рыцарю, чтобы похвастаться перед своими товарищами, но передумал. Лучник стащил перстень, присмотрелся. Это была золотая печатка. И на этой печатке, помимо прочего, красовались три лилии.
— Ого! — вырвалось у лучника.
Он был не дурак и знал, что три лилии — это герб французских королей, с которыми уже целый век они воевали за большую землю. «Неужто король?» — подумал лучник, но потом отрицательно покачал головой:
— Нет, вряд ли.
Король их, говорили, был безумен и не выходил из своего дворца, так и сидел годы напролет в своей столице.
А может, сын короля?..
Лучник огляделся: в поле было немало его товарищей, собиравших стрелы, оружие, искавших раненых друзей-товарищей, и не менее того — желавших отыскать пленника, а нет — добить проклятого француза. Разбросав несколько тел, лучник все-таки напрягся и вытащил из-под конских ног наружу рыцаря, оказавшегося в отменном доспехе. Его кираса была изрублена, наплечники тоже. Как видно, он дрался до последнего, пока не свалился без чувств. Лучник хотел было открыть забрало, но не удалось — насмерть заело замки. Тогда англичанин стащил с головы рыцаря его дорогой и причудливый шлем, украшенный гравировкой с позолотой. Ох, и родовитым был этот молодой воин, мог поклясться он всеми святыми! И преисподней тоже.
