А вот что Шолохов писал о Солженицыне:
«Прочел Солженицына «Пир победителей» (пьеса в стихах) и «В круге первом». Поражает, если можно так сказать, какое-то болезненное бесстыдство автора… Что касается формы пьесы, то она беспомощна и неумна. Можно ли о трагедийных событиях писать в опереточном стиле да еще виршами такими примитивными, каких избегали даже одержимые поэтической чесоткой гимназисты былых времен! О содержании и говорить нечего. Все командиры русские и украинец либо законченные подлецы, либо колеблющиеся и ни во что не верящие люди. Как же при таких условиях батарея, в которой служил Солженицын, дошла до Кенигсберга? Или только персональными стараниями автора?
Почему осмеяны солдаты-русские и солдаты-татары? Почему власовцы – изменники родины, на чьей совести тысячи убитых и замученных наших, прославляются как выразители чаяний русского народа? На этом же политическом и художественном уровне стоит и роман «В круге первом».
У меня одно время сложилось впечатление, что Солженицын – душевнобольной человек. Что он, отсидев некогда, не выдержал тяжелого испытания (Шолохов не был осведомлен об истинной тяжести испытания. – В. Б.) и свихнулся… Если это так, то человеку нельзя доверять перо: злобный сумасшедший, потерявший контроль над разумом, помешавшийся на трагических событиях 37-го года и последующих лет, принесет огромную опасность всем читателям и молодым особенно.
Если же Солженицын психически нормальный, то тогда он по существу открытый и злобный антисоветский человек. И в том, и в другом случае Солженицыну не место в рядах ССП. Я безоговорочно за то, чтобы Солженицына из Союза писателей исключить».
Так писал Шолохов в 1967 году. В последующие годы болезненное бесстыдство, «злость и остервенение», лживость и наглость Солженицына только возросли. Спустя два с лишним года после шолоховского письма его из Союза писателей исключили. Но когда ельцинский режим полностью оправдал его, присудил Государственную премию и принялся усиленно уговаривать вернуться в Россию, свободолюбивые и гордые руководители Союза писателей, так высоко чтущие Шолохова, что даже учредили и премию в его честь, тоже отказались от всех упреков Солженицыну, извинились перед ним за свое былое тупоумие и стали умолять вернуться в лоно Союза писателей.
Тут нельзя не вспомнить, что в декабре 1962 года после известного правительственного приема на Ленинских горах деятелей литературы и искусства Солженицын писал Шолохову: «Глубокоуважаемый Михаил Александрович! Я очень сожалею, что вся обстановка встречи помешала мне выразить Вам мое неизменное чувство: как высоко я ценю автора бессмертного «Тихого Дона»…» Увы, указанное чувство вовсе не оказалось неизменным. Позже Солженицын присоединился к тем (и даже субсидировал их), кто с пеной у рта уверяет нас, что «Тихий Дон» написал не Шолохов.
Поразительно, но этот человек брался учить нас и даже выступал с высокой Думской трибуны. 6 июля 94-го года кинорежиссер Станислав Говорухин, ставший депутатом Думы, предложил пригласить Солженицына после его путешествия по стране выступить на заседании Думы. Предложение отклонили. Говорухин вроде бы успокоился. Но тут возник депутат И. Братищев, профессор. Он настоял на повторном и притом непременно поименном голосовании. А против поименного наши депутаты, наши отцы Отечества никогда не могли устоять. И тот, кто только что голосовал «против», теперь в страхе, что будет зачислен в сталинисты, трусливо проголосовал «за». Предложение приняли.
Поступок Говорухина понятен: он такой же, как Солженицын, оголтелый и неграмотный антикоммунист, да еще и автор приторного фильма о нем. Словом, человек старался за своего. Но Братищев!.. Ведь он же коммунист и, надо полагать, согласовал свое непустячное предложение с зюгановской фракцией, которую, судя по всему, не смущает, что антикоммунист и антисоветчик № 1 поднимется на трибуну благодаря только их, коммунистов, стараниям.
И вот с бородой под Достоевского, во френче под Керенского резвой походкой марксиста-футболиста Бурбулиса взбежал Солженицын на высшую в державе трибуну и, то заглядывая в бумажку, то, обуреваемый скорбью и гневом, закрывая глаза и ударяя себя ладонью по лбу, произнес долгожданную речь. Что же он сказал?
На первый взгляд может показаться, что это был заурядный, надоевший всем литературно-патриотический треп, как сказал в газете «Завтра» мой добрый приятель Николай Анисин. Ну, в самом деле, вроде бы все тут было давно знакомо, до оскомины известно, до зевоты банально, до судорог избито.
Начать хотя бы с того, как обильно и проникновенно говорил оратор о своих неусыпных трудах на благо родины и о своей пророческой прозорливости: «Я четыре года назад говорил и повторяю сегодня… Я отмечал… Я неоднократно повторял…. Я предупреждал… В свое время я посвятил этому много выступлений… Я за расцвет культур всех наций… Я находил ключ…» Как старался человек! Ну, просто из кожи лез в своем заокеанском поместье. И чего добился? А ничего. Не послушались учителя и пророка. Именно тут оратор первый раз закатил глаза и шлепнул себя ладонью по лбу: «Я издали наблюдал это – сердце разрывалось!»
И на великом пути своем из вермонтского поместья в троице-лыковское, что в правительственной зоне Подмосковья, тоже не знал народный печальник отдыха: «Я ехал и видел… Я контактировал… Я встречался… Я столкнулся… Я насмотрелся… И везде говорил… Я везде отвечал… Я везде спорил… Я везде отрицал…» Каков же итог? Опять не хотят слушать! Ну, что делать с этими тупыми соотечественниками? И вот уже нынешние дни. Прекрасно, роскошно новое поместье, но… «Я брал цифры и видел… Я прочел… Я думаю… Я рассматриваю… Я сознаю… Я не вижу другого выхода… Я не могу скрыть огорчения!..» Тут он, оратор, еще разок врезал себе по лбу и присовокупил: «Я больше всего хотел бы сказать о будущем грядущем…» И так без конца: я… я… я…
Оратор якнул раз тридцать или сорок. Что ж, неплохой результат для закрытых помещений. Но сегодня нас этим уже не удивишь: за двадцать лет отсутствия Солженицына выросло новое поколение незаурядных мастеров этого вида спорта…
А взять сам язык, каким была произнесена речь. Как известно, Солженицын считал себя великим знатоком русского языка и очень любил упрекать других в отсутствии чутья к нему. Но, боже милостивый, сам-то как говорил и писал! Мне уже приходилось отмечать это. Дело у него доходило до элементарного непонимания смысла иных русских слов и неправильного их употребления. Надо, допустим, сказать «ухом не вести», а у него – «рылом не вести», надо «ехать верхом охлюпкой» (без седла), а у него – «охляблью» и т. п. И вот, будучи полным глухарем, он самоуверенно поучал других.
Все это мы видели и в его думской речи. По поводу выражения «субъект федерации» Солженицын язвительно воскликнул: «Великолепное слово!» Учитель не понимает, что это специфический термин, который, конечно, неуместен в поэме о любви, но имеет полное право на существование в сфере государственно-правовой, административной. Такой же глухаризм писатель обнаружил, встретив аббревиатуру ГПУ (главное правовое управление). «Надо же настолько потерять чувство языка!» Это, мол, совсем рядом с ОГПУ. Правильно. Но при чем здесь чувство языка? Тут простое совпадение, каких встречается немало, и порой гораздо более разительных. Был, скажем, Александр Македонский и есть Александр Солженицын. Был Владимир Красное Солнышко и есть Владимир Жириновский. Был поэт Борис Пастернак и есть Борис Абрамович. Что из таких фактов следует?
