– Ты хотя бы устояла, – добавил он. – Не каждый справляется. Эддисон не любит, чтобы мы рисковали и распивали в студии горячие напитки, но еще меньше ей нравится, когда тут кого-то рвет.
Я покосилась на нашу преподавательницу, которая что-то внушала седовласому заключенному.
– Думаю, ей вообще мало что нравится. Не считая жевательной резинки.
Запах кофе в комнате усилился: он одновременно манил и вызывал отвращение. Отчаянно пытаясь отвлечься, я взялась за кисть и собралась изобразить виноградины, когда рядом кто-то осуждающе поцокал языком.
– Ты собралась прямо так начать? Если ты лишена правильных алхимических принципов, то алхимическая логика у тебя должна быть! Держи, – парень протянул мне карандаш. – Сделай набросок. Хотя бы нанеси сетку, чтобы ориентироваться.
– Не боишься, что я заражу твой карандаш? – выпалила я и прикусила язык.
Он засмеялся.
– Оставь его себе.
Я повернулась к холсту и внимательно на него посмотрела. Потом я осторожно разделила пространство на четыре части и постаралась зарисовать миску с фруктами, соблюдая правильную перспективу. В середине процесса я обнаружила, что мольберт для меня чересчур высок, что осложняло ситуацию, однако я не могла понять, как его отрегулировать. Заметив мою беспомощность, юноша наклонился и ловко установил мольберт на нужной высоте, после чего опять вернулся к своей работе.
– Спасибо, – произнесла я.
Холст с наброском свел на нет все удовольствие, которое мне мог бы доставить дружеский жест моего соседа. Я снова попыталась сделать зарисовку.
– Я сто раз видела, как мой парень так делал. Не думала, что сама буду рисовать в качестве извращенной «терапии».
– Твой парень – художник?
– Да, – напряженно ответила я, сомневаясь в том, хочу ли обсуждать щекотливую тему: из-за Шеридан ни для кого уже не было секретом, что мой бойфренд – морой.
Мой сосед смешливо фыркнул.
– Творческая натура? Любопытно. Обычно, когда сталкиваюсь с такими девушками, как ты, которые влюбляются в вампиров, то я слышу только о том, какие они симпатичные.
– А он и правда симпатичный, – призналась я.
А сколько таких, как я, он встречал?
Юноша качнул головой, продолжая рисовать.
– Конечно. Иначе ты ведь не стала бы рисковать, верно? Алхимики не влюбляются в мороев, если они не мрачно-романтичные.
– А я не говорила, что он мрачно-романтичный.
– Ага. Он – «симпатичный» вампир, который пишет картины. И ты подразумеваешь, что он не бывает мрачным?
Я покраснела.
– Иногда бывает. Ладно… часто.
Мой сосед тихо рассмеялся.
Мы замолчали, но юноша первым нарушил паузу.
– Я – Дункан, – представился он.
Я так удивилась, что у меня дрогнула рука – и в результате мой и без того неудачный банан превратился в месиво. Это были первые искренне вежливые слова, которые я услышала за три с лишним месяца.
– Я… Сидни, – на автомате ответила я.
– Знаю, – отозвался он. – Приятно познакомиться, Сидни.
У меня опять задрожали пальцы, и мне пришлось отложить кисть. Я выдержала месяцы лишений в темноте, вынесла враждебные взгляды и ругань товарищей по несчастью – загадочным образом перенесла медикаментозную тошноту, не выронив ни слезинки. Однако простое проявление дружелюбия, милый и совершенно обычный разговор… он выбил меня из колеи и едва не сломил меня, когда остальное не сработало. Внезапно я осознала, насколько я далека от всего: от Адриана, от друзей, от безопасности, от здравого рассудка. Та жизнь была потеряна. Я оказалась в удушающей атмосфере тюрьмы строгого режима, где каждым моим действием управляли люди, стремящиеся изменить мое мышление. И не было никакой ясности, когда я смогу отсюда выбраться.
– Ну-ка, прекрати, – резковато произнес Дункан. – Они обожают, когда кто-то плачет.
Я заморгала, справляясь со слезами, и, поспешно кивнув, взялась за кисть. Я приложила ее к холсту, едва следя за тем, что делаю. Дункан вернулся к своему мольберту и, глядя на холст, сказал:
– Ты, наверное, сумеешь съесть ужин. Но не увлекайся. Выбирай еду разумно, и пусть тебя не шокирует, если в меню окажется еще один твой любимый продукт.
– А они умеют быть убедительными? – проворчала я.
– Еще как. – Даже не глядя на Дункана, я поняла, что он улыбается. А он добавил – уже серьезным тоном: – Ты напомнила мне одну здешнюю знакомую. Мы подружились. Когда власти это засекли, она исчезла. Друзья – это броня, а они такого не любят.
Я ничего не ответила.
– Сидни, тебе ведь ясно, что я имею в виду? – уточнил Дункан.
– Ага.
– Вот и отлично. Потому что мне хотелось бы с тобой подружиться.
Прозвучал звонок, означающий окончание занятия, и Дункан принялся собирать свои вещи. Когда он направился к выходу, я вдруг спросила:
– Как ее звали? Подругу, которую увезли?
Он замер, и в его глазах промелькнула боль. Я пожалела о своем вопросе.
– Шанталь, – прошептал он. – Я не видел ее целый год.
Что-то в его голосе заставило меня заподозрить, что они были не просто друзьями. Но я не смогла думать об их отношениях, сосредоточившись на другом.
– Год!.. – повторила я и вздрогнула. – Что ты вообще натворил?
Он печально улыбнулся.
– Не забудь, я тебя предупредил насчет дружбы, Сидни.
Я кивнула. И когда Дункан больше со мной не общался, а присоединился к заключенным, которые глазели на меня и издевательски смеялись, я все поняла. Ему нельзя демонстрировать расположение ко мне, потому что за нами постоянно следят сотоварищи и наблюдатели-алхимики. Но слова Дункана пылали во мне, придавая мне силу. «Друзья – это броня. Я хочу с тобой подружиться». Пока я не способна вырваться из тюрьмы, где людей изводят пытками и давлением на психику, но у меня появился друг – один-единственный, – и о нашей тайне здесь никто и не знает. Вот что вдохновляло меня – помогло мне выдержать тяжелое занятие с антиморойской пропагандой и не дало сорваться, когда в коридоре какая-то девица подставила мне подножку и прошипела:
– Вампирская шлюха.
Последнее занятие стало для меня неприятным сюрпризом. В действительности это было собрание, названное «временем исповедания», и устроили его в помещении, которое назвали святилищем: наверное, по воскресеньям здесь проходила церковная служба. Я отметила про себя данный факт и подумала, что смогу вести хоть какой-то календарь.
Этот просторный зал с высоким сводом и деревянными скамьями был просто чудесным. Правда, окон в нем не оказалось. Конечно, алхимики серьезно отнеслись к тому, чтобы перекрыть нам путь к побегу, и решили не давать нам возможность даже изредка видеть солнце и небо.
