Я не могу точно сказать, сколько длилось ошеломленное молчание. Но завершилось оно таким взрывом ликования, которого мне не доводилось видеть и слышать ни до, ни после этого. Пираты устремились к леди Вивиен, по-прежнему неподвижно стоящей посреди палубы, и, упав перед ней на колени, рыдали, целовали подол ее багрового платья, славословили и рассыпались в благодарностях столь же неистовых, какой совсем незадолго до этого была их злоба. Кто-то молился на разных языках, кто-то вдруг стал исповедовать ей свои грехи, она же только молча смотрела поверх склонившихся перед нею голов и спин, и когда я встретил ее взгляд, то увидел, какой усталой выглядит моя госпожа и как грустны сейчас ее прекрасные серые глаза. И хотя я был поражен случившимся не менее всех остальных, но все же вспомнил о том, что рассказывала леди Вивиен о магических опытах своего отца и Некроманта, и о том, как много ей пришлось узнать за то время, что она провела вместе с ними в башне замка, будучи невольной свидетельницей темных ритуалов, и я подумал, что никто из славословящих и благодарящих ее не знает, что явленное им сейчас чудо есть часть лежащего на ней тяжкого проклятия.
Остаток пути вся команда во главе с капитаном относилась к леди Вивиен с благоговением, подобным самому горячему религиозному обожанию. Каждый думал о ней в меру своей веры или суеверия: кто-то считал морским божеством, кто-то святой, а кто-то и самой Девой Марией, сошедшей к ним, чтобы спасти их тела и грешные души от преждевременной смерти без покаяния. Более же всего было удивительно то, что эти люди словно бы изменились сами, и, узнавая их ближе на протяжении нашего короткого плавания, я увидел, что многие из тех, кого я справедливо считал лютыми душегубами и гнусными насильниками, не были лишены ни отваги, ни воинской доблести, ни даже чести, и все эти прекрасные свойства их изувеченных душ сейчас вдруг проявились во всей полноте своей изначальной красоты. Воистину, это было чудом не меньшим, чем заклятие морского змея.
Дальнейшее наше плавание прошло без происшествий; только однажды ночью за два дня до прибытия в Венецию вдруг налетел злой зимний ветер, и на море поднялось волнение, но и оно к утру стихло, что вся команда единодушно приписала чудесной силе моей госпожи. Когда же мы наконец достигли порта назначения и собрались сойти на берег, капитан и вся команда на коленях молили леди не оставлять их, спрашивая, чем они могут ей услужить, и принося клятвы в пожизненной верности. И тогда Леди Вивиен сказала, что просит их не покидать город столько времени, сколько понадобится ей для завершения своих дел, и ждать ее в порту, воздерживаясь все это время от насилия и грабежей. Впрочем, последнее пожелание было явно лишним, ибо никто из пиратов, чьи лица до сих пор будто светились отраженным сиянием пережитого чуда, не помышлял о преступлениях. Когда же капитан попытался вернуть ей браслет, полученный в уплату за свои услуги, леди отказалась принять его обратно, сказав, что это честная плата за честный труд, и чтобы он продал браслет, дабы его команда ни в чем не нуждалась во время своего ожидания. Так, оставив наших столь неожиданно приобретенных союзников на борту корабля, мы спустились на берег и вошли в город, где нам предстояло осуществить до конца тот план, что был задуман леди Вивиен.
Глава 13
Пробуждение не было легким. Проводить вечер и ночь в компании мистера Джека Дэниэла несравненно приятнее, чем просыпаться с утра в его обществе: как будто ночью ты поддалась на уговоры обходительного джентльмена, показавшегося в уютном полумраке бара воплощением идеала мужской привлекательности, и поехала к нему домой, чтобы утром с тоской увидеть реальность, лишенную магического алкогольного флера, пустоту и уныние убогого холостяцкого быта, смятые несвежие простыни, белое рыхловатое тело, застиранные линялые трусы и торчащие из носа волосы, а потом долго и мучительно пытаться найти темы для разговора за чашкой скверного кофе, думая только о том, как бы поскорее убраться восвояси.
Алина с трудом открыла глаза, и тусклый серый свет утра показался ей слишком ярким и резким. Зимняя волшебная сказка за окном сменилась неприятной реалистической прозой: угрюмо нависшие свинцовые тучи, моросящий дождь, деловитое мокрое шуршание автомобильных шин на набережной и неопрятные подтаявшие пятна грязного снега, лежащие на газонах, как птичий помет. Голова была тяжелой, мысли с трудом ворочались среди обрывков странных снов: там было море, какой-то скрипучий причудливый корабль, похожий на старую этажерку, чудище, которого она почему-то совсем не боялась, а еще, кажется, там был Гронский…
При мысли о нем Алина быстро приподнялась на диване, поморщившись от мгновенного приступа тошнотворного головокружения, дотянулась до лежащей на стуле сумочки и достала зеркальце. Она посмотрела на свое отражение и застонала. Все-таки ей уже не двадцать лет, когда можно засыпать с неснятым макияжем и сотней-другой граммов виски в желудке, а потом просыпаться как ни в чем не бывало. Из зеркала на нее печально глядела какая-то помятая женщина с оплывшим бледным лицом и размазанной тушью, эффектно подчеркивающей темные круги вокруг опухших и покрасневших глаз. Алина закрыла зеркальце и снова откинулась на подушку, опять ощутив головокружение и пытаясь бороться с тошнотой, усиливающейся обволакивавшим рот мерзким привкусом, в который превратились вчерашние яркие карамельные ароматы. Ничего подобного она не испытывала уже несколько лет, с тех пор как случайно выпила пару лишних коктейлей на дне рождения подруги по академии. «Похмелье, — подумала Алина. — Вот он, вкус беззаботной молодости, когда никуда не надо спешить, а все дела можно отложить до завтра».
Минувший день, впрочем, вспоминался на удивление ярко и четко. Она снова с удивлением осознала, что еще вчера утром проснулась дома, в своей постели, и что одни сутки вместили в себя угрозу неминуемой смерти, чудесное спасение, странное знакомство, огромное количество информации и удивительные ночные разговоры. Алина чуть улыбнулась, вспомнив вечер, оставивший впечатление какой-то волшебной истории. Вот только она, похоже, из героини сказки превратилась наутро в лягушку. Потом вдруг отчетливо вспомнила, как Гронский зашел пожелать ей спокойной ночи, покраснела и прикусила губу. Вот ведь черт. Ладно. Будем считать, что он ничего не заметил.
Тем не менее, нужно было вставать и как-то выходить из комнаты, хотя бы для того, чтобы умыться и привести себя в порядок. Алина поднялась и села на диване, свесив ноги и стараясь хотя бы немного прийти в чувство. В неприятном утреннем свете мебель в комнате утратила свое очарование и, казалось, смотрела на нее недружелюбно и несколько надменно, как старый мажордом на задержавшегося сверх всяких приличий гостя. Алина встала, кое-как облачилась в юбку и блузку, аккуратно висевшие на спинке стула, и прислушалась. Из-за двери доносился голос: похоже, Гронский разговаривал с кем-то по телефону. Алина собралась с духом и уже хотела выйти из комнаты и пробраться поскорее в ванную, когда голос смолк и раздался стук в дверь. Алина вздрогнула от неожиданности, метнулась и зачем-то села обратно на диван.
— Да-да! — отозвалась она севшим голосом, который никак не хотел звучать бодро.
Дверь открылась, и в комнату вошел Гронский, на удивление свежий и энергичный.
