– Так что же?
– С тех пор как великие боги соединили нас, судьба у нас одна. Если ты умрешь, умру и я; если ты будешь жить, то и я буду жива. Неужели ты не понимаешь этого? Как же мы можем нарушить волю богов, как мы можем отказаться от их милости? Да, милости, не смотри на меня так. «Они жили счастливо и умерли в один день», – разве не об этом мечтают все, кто любит? Но не всем любящим это даровано богами, а нам с тобой даровано, – неужели мы откажемся от такого дара?
– Ты думаешь, что наше время уже пришло? Ты говоришь так, будто готовишься к смерти, – недовольно заметил Такэно.
– Нет, нет! – испуганно замахала руками Йока. – Я хочу жить, и хочу, чтобы ты жил! Но пойми, пойми, любимый мой, что даже если горы и моря будут между нами, меня не станет тотчас же, как не станет тебя.
– Но и я умру, если умрешь ты, жена моя, дарованная мне богами, – возразил Такэно. – Разве я люблю тебя меньше, чем ты меня?
– Об этом я и твержу, милый Такэно, – мы связаны неразрывно, – сквозь слезы рассмеялась Йока и спохватилась:
– Извини меня, что я так непочтительно с тобой разговариваю.
– Но зачем искушать богов? – не сдавался он. – Оставшись в городе, ты подвергаешь себя большой опасности.
– Ты боишься за себя или за меня? – спросила Йока, бросив быстрый взгляд на мужа.
Лицо Такэно потемнело от обиды; он отвернулся от жены.
Йока пала перед мужем на колени и принялась целовать его руку.
– Прости, прости меня, Такэно, возлюбленный мой, солнце мое, дыхание мое! Это не я сказала тебе обидные слова, это сказала моя гордыня, женская гордыня. Прости меня, слабую женщину.
Такэно поднял ее и неуклюже поцеловал в щеку.
– Обними меня, – прошептала Йока, склоняя голову ему на грудь.
Поглаживая волосы и плечи жены, Такэно спросил ее в последней попытке уговорить:
– Но наши дети? Что будет с маленьким Такэно? А ребенок, которого ты вынашиваешь? Если ты погибнешь, он даже не увидит свет.
– Не надо, Такэно, – взмолилась Йока. – Не разрывай мне сердце. Что я могу ответить тебе?
– По крайней мере, обещай мне, что вы спрячетесь в каком-нибудь надежном месте, когда начнется битва за город, – сказал Такэно, сдаваясь. – Кстати, у наших соседей есть старый погреб на заднем дворе, а двор этот завален всяким хламом и вряд ли привлечет внимание, даже если враги ворвутся туда. Я попрошу соседей, чтобы тебе отдали ключи от погреба, – ведь он им ни к чему, если они покинут столицу.
– Пусть будет так, – согласилась Йока. – А теперь давай проведем этот день спокойно и счастливо, как будто ничего не случилось. Маленький Такэно пошел гулять вместе со своим товарищем Камада, но скоро вернется, раз в городе такой переполох. Давай проведем этот день вместе. Я приготовлю вкусный обед, а потом мы будем говорить о чем-нибудь веселом, а вечером я надену свои лучшие одежды, надену колье, твой подарок, и мы пойдем на реку, туда, где весной цвели ирисы, а сейчас лежит густая тень от ивы. Там мы будем сидеть до самой ночи и смотреть, как садится солнце и зажигаются звезды…
– И война не помешает нам, потому что она – ничто перед вечным небом, – подхватил Такэно.
Йока тихо засмеялась:
– Даже мысли у нас одни, – а значит, мы всегда будем вместе…
Прошла ночь, прошло утро, наступил день. Йока в одиночестве сидела на заднем дворе: соседи уже уехали, а маленький Такэно опять убежал на улицу, – смотреть, как ополченцы готовятся к обороне, – и удержать его было невозможно.
Двор был захламлен, но этот беспорядок казался Йоке очень милым: он был житейским и успокаивающим. Вот старое колесо стоит у стены сарая, вот лежат на земле почерневшие доски, вот валяется прохудившаяся корзина, а около нее разбросан засохший камыш. Сквозь дымку гари лучи полуденного солнца освещают дворик, не оставляя теней, и дремотная тишина нарушается лишь гудением сонных мух, да жужжанием случайно залетевшего шмеля.
Война, спешные приготовления к защите города, опасность, – все это где-то далеко, все ненастоящее, а есть только этот мирный двор, свидетельство покоя. Наверно, такова и вечность – простая, бесхитростная, обыденная.
Горе, охватившее Йоку после расставания с мужем, прошло. Вначале ей хотелось плакать, уверенность в том, что они всегда будут вместе, не утешала ее. Но вскоре не осталось ни чувств, ни мыслей, ни желаний, – одно ожидание чего-то нового, не худшего, а лучшего по сравнению с тем, что было. Земное время истекало, как истекает волна, нахлынувшая на берег. Придет ли затем другая волна, Йока не знала и не хотела знать; безвременная пауза не имела пределов, и это было прекрасно. Уходила пора разлуки, тревоги и страдания.
Водопад унес
Бурный поток и затих
Его грохот…
– сказала себе Йока.
Тут дитя, которое она вынашивала, шевельнулось в ней, и Йока встрепенулась. Она положила руку себе на живот и ощутила бугорок: может быть, пятка, может быть, плечико ребенка. «Прости меня, – прошептала Йока, – прости. Ты сердишься, ты хочешь выйти в этот мир и жить в нем? Ты хочешь сам понять, что он такое? Но поверь, ты ничего не потеряешь, не родившись. Тебе лучше навсегда остаться со мной…».
* * *
Когда Такэно прибыл в замок, он поразился тем мерам предосторожности, которые были приняты тут за истекшие сутки. Ведущий в замок перешеек охранялся тремя заставами; перед воротами был сооружен укрепленный городок, а на стенах замка стояли дозорные на расстоянии не более пяти шагов друг от друга.
Такэно остановили на первой же заставе; объяснения, что он вызван в замок лично князем, ни к чему не привели. Его пропустили лишь после того, как вернулся посыльный, посланный в крепость с соответствующим сообщением и подтвердивший, что Такэно там ждут.
Едва он вошел в ворота, как они наглухо закрылись за ним. Его имя занесли в особый список, а затем Такэно был препровожден в казарму, где оставил свое оружие и после этого предстал, наконец, перед князем.
– Что в городе? Что ты видел, когда шел сюда? – спросил повелитель.
– Старики, женщины, дети уезжают. Многие уехали вчера, но я видел десятки повозок и сегодня, мой господин.
– Как долго, как долго! – воскликнул князь. – Войска князя Мицуно уже на подходе. Те, кто замешкались, попадут в его руки… А строят ли на улицах завалы для борьбы с врагом?
– Да, мой господин.
– А горожане? Готовы ли они к обороне?
– Мне трудно судить, мой господин, – ответил Такэно и не смог сдержать улыбку.
– Чему ты улыбаешься?
– Простите, мой господин.
– Я спросил, чему ты улыбаешься? Ну же, говори!
– Осмелюсь доложить, мой господин, у горожан очень забавный вид. Они вооружены чем попало и одеты кто во что горазд, но при этом такие грозные: они похожи на задиристых молодых петушков.
