– Так я и рассказываю о ней, – удивленно возразил Капуна. – Пошел я, стало быть, на охоту; долго ходил по лесу, и все без толку. Хотел уже возвращаться домой, как вдруг вижу – между деревьев пробирается молодой жрец, помощник Баиры, а в руках у него котомка. Идет осторожно, озираясь по сторонам, явно не хочет, чтобы его заметили. Мне стало ужасно интересно, куда это он направляется; крадусь, значит, за ним, он меня не видит, и так мы поднимаемся постепенно в гору, к Священному озеру. Место запретное, жуткое, повсюду носятся духи, – я уже ощущал их присутствие за своей спиной, а один раз мне отчетливо сказали на ухо: «Берегись»… О, Кане, что я перенес! Если бы я пришел туда с дарами, – и то страшно! а прийти в запретное место вот так запросто, без ничего – беда, просто беда!..
– Ты скажешь, наконец, где Парэ? – Кане снова тряхнул его за плечи.
– Да я только об этом и говорю, а ты меня перебиваешь, – возразил Капуна. – На чем я остановился?… Ах, да, пришли мы в запретное место… Я решил, что жрец собирается совершить здесь какой-нибудь обряд и принес подношение для богов; мне стало стыдно, что я крался за ним. Гляжу, однако, жрец подходит к огромному дереву, в корнях которого проделан лаз, и этот лаз акрыт дверью. Жрец стукнул в дверь, положил свою котомку на землю, поклонился несколько раз, прошептал что-то, наверно, молитву, – и пошел обратно. А я затаился и жду; трясусь от страха, но жду: до смерти хочется узнать, кто же там живет, под корнями большого дерева. И вот открывается дверь, оттуда протягивается рука, и я на один миг вижу лицо… Кого бы ты думал? Да, ты угадал, – Парэ!
– Ты уверен, что это была она? – быстро спросил Кане, боясь поверить своему счастью.
– Я ее видел, как тебя!
– Ты разговаривал с ней?
– Нет. Она даже не вышла из своего убежища: взяла котомку, оставленную жрецом, и тут же закрыла дверь. Я, правда, хотел спросить Парэ, что она здесь делает и почему прячется в пещере, но не решился. Конечно, все это неспроста, и если жрец ни словом не перекинулся с Парэ, то и мне нельзя. Кто знает, может быть, я вообще потерял бы дар речи, если бы попытался заговорить с Парэ, а то, еще хуже, превратился бы в какое-нибудь животное! Нет, Кане, нельзя вмешиваться в дела богов, – Капуна поднял взор к небу и сложил руки на груди.
– По какому склону ты поднимался к Священному озеру? – Кане посмотрел вдаль, туда, где возвышалась большая гора.
– По тому, который обращен к нам, – ответил Капуна и встревожился: – Уж не собираешься ли ты…
– А большое дерево, под корнями которого вырыта пещера, находится прямо на пути к Священному озеру? – продолжал вопрошать Кане.
– Да… Но я тебе не для того рассказал, чтобы ты…
– Спасибо тебе, друг! – Кане обнял его. – А сейчас иди к своей жене Мауне, и если в деревне будут спрашивать обо мне, скажи, что Кане ушел на охоту, будет не скоро.
Он помчался в чащу леса.
– Кане, Кане! – крикнул ему вслед Капуна, но тот даже не оглянулся.
– Бедный Кане, – пробормотал Капуна. – Да, наш староста прав – добром это не кончится.
* * *
Вождь Аравак вместе с верховным жрецом Баирой совершал обряд, посвященный сбору урожая. Так повелось издревле: верховный жрец и вождь вместе совершали ритуалы, касающиеся плодородия Матери-Земли.
Перед началом праздника все жители острова запаслись новой одеждой, а старую одежду вместе со всяким хламом сожгли. Женщины тщательно убрали свои дома, починили старые очаги и почистили кухонную утварь. Делалось всё это для того, чтобы подготовиться к принятию плодов нового урожая.
В Священном поселке погасили огонь у алтаря в храме Всех Богов, кроме того, из храма вынесли все сосуды, в которых на протяжении уходящего года держали пищу для жертвоприношений. После этих приготовлений глашатай возвестил, что мужчины и женщины, которые не пренебрегали принесением даров богам и не нарушали супружеской верности, могут выйти на площадь перед храмом и начать ритуальный пост. Он длился два дня, – ни крошки еды нельзя было брать в рот, а воду разрешалось пить только после заката солнца, – в последний же день вечером глашатай приказал всем разойтись по домам, не совершать ничего дурного, а главное, сохранять полное молчание: вождь Аравак наблюдал, чтобы это соблюдалось неукоснительно. Воцарилась мертвая тишина; тогда верховный жрец добыл новый огонь путем трения двух деревянных палочек и водрузил его на алтарь в храме Всех Богов.
Затем внесли корзину с первинами урожая. Баира и Аравак вынули из нее несколько молодых клубней батата и вместе с куриным мясом принесли их в жертву щедрому, святому Духу огня в отпущение прошлогодних грехов. Люди, находившиеся снаружи, окружили храм тесным кольцом, и верховный жрец держал речь, в которой увещевал островитян соблюдать древние обряды и обычаи и провозгласил, что новый священный огонь очистил народ от прошлогодних грехов.
Затем из храма вынесли новый огонь, женщины радостно зажгли от него факелы и унесли частицу этого огня домой, для своих очагов; тем, кто жил далеко от Священного Поселка, приходилось нести факелы всю ночь и следить, чтобы огонь не погас.
На следующее утро батат из урожая этого года готовили на новом огне и ели, приправив густым соусом из пряных семян. Днем наступила пора праздничного пиршества, а вечером во всех селениях разожгли костры, и все танцевали вокруг священного огня. Наконец, люди обмазали себя белой глиной и купались в проточной воде; из воды они выходили в уверенности, что теперь чисты перед богами, – так что расходились участники праздника в мире и радости…
Баира и Аравак удалились от людей еще до того, как началось массовое купание: верховному жрецу и вождю не пристало являть свою наготу перед народом. К ним присоединился и Тлалок, который хотя и был только сыном вождя, то есть по старым понятиям простым обычным человеком, но согласно новой утверждающейся традиции считался возвышающимся над прочими людьми. Это подтвердил, в сущности, и Баира, допустив Тлалока в ту часть храма, куда могли входить лишь верховный жрец с помощником, а также, в редкие праздники, вождь. Молодой жрец, помогающий Баире снять тяжелые праздничные одеяния, удивленно покосился на Тлалока, но не сказал ни слова. Расставив на особом столике праздничные кушанья и хмельные напитки, он удалился; Баира, Аравак и Тлалок остались одни.
Вождь принял на себя обязанности распорядителя за столом: наполнив чаши своих сотрапезников и свою чашу, он произнес:
– Славься Мать-Земля, прародительница богов и самая могущественная из богинь! Да не иссякнет вовек твое плодородие!
– Славься Мать-Земля! Славься вовек! – повторили Баира и Тлалок.
– Позволь мне, верховный жрец, положить что-нибудь из этих яств? Их вид и аромат восхитительны, нигде кроме Дома Посвященных не умеют так хорошо готовить. Это ведь оттуда принесли? – сказал Аравак, зная, что вкусная еда – слабость верховного жреца и одновременно его увлечение: Баира просто не мог устоять перед ней, и, мало того, сам придумывал новые способы приготовления пищи.
