— Жалко…
— …Также у подполковника Ломоносова был убит в бою конь, — продолжает диктовать Ломан, демонстрируя чудеса тонкости слуха и быстрой реакции.
И ведь не возразишь, чистая правда. Только на слух получается, несся я на верном коне и чудом спасся. Умеет составлять послания. Не захочешь — наградишь. А от меня в основном жалобы на недостатки и неполучение положенного или худое качество поступают. Разве можно возразить, когда командир о тебе заботу проявляет?
— И от себя, и от всего вверенного мне войска поздравляю вас с этой славной победой!.. Пойдет? — спрашивает уже нормальным тоном.
— Оставить от каждого полка по роте для сбережения раненых, собирания трофеев, — показываю в сторону немалого обоза, брошенного турками, одних овец с волами несколько тысяч, очень даже пригодятся на будущее, — а самим скорым маршем на Карасубазар, пока они не опомнились. Голыми руками возьмем!
Город оказался немалых размеров. В подзорную трубу видны сотни домов и удалось насчитать больше тридцати мечетей. Эти самые минареты для орущего, точнее, призывающего на молитву верующих муэдзина, — замечательные ориентиры и наблюдательные пункты. Ворота распахнуты настежь, и из них торопливо выезжают телеги и всадники. Кое-кто идет пешком, таща вещи на себе. Не особо много уходящих, скорее всего основная толпа уже удрала.
Ну, не в наших интересах просто так отпускать. Хотя добыча после сражения и неплоха, придется делиться с остальной армией. Солдат, безусловно, необходимо держать в строгости, сурово наказывать за проступки, но притом беречь с крайним попечением. Внимательно следить за здоровьем и настроением и чтобы они имели хорошее пропитание. Кроме всего прочего, изредка позволять пошарить по сундукам не в ущерб делу и лишний раз напомнив, что любой предмет им нести на себе еще долго. Не стоит брать излишне тяжелое и громоздкое.
Будто по заказу в нашу сторону, очевидно не замечая, направлялась телега, нагруженная всяческим домашним скарбом, еще не старый мужчина вел волов. Шансов удрать от казаков или даже драгун у этих людей ни малейшего. Лучше бы бросили все и попытались укрыться в степи. И наличие старинного огнеплюя в руках следующей за арбой женщины вызывало скорее смех, чем боязнь. Как бы он от возраста просто не разорвался при выстреле.
Турчанка подняла голову и отчаянно крикнула: «Москов!» Затем подняла свой карамультук и пальнула в нашу сторону. Треуголку с меня сбило, и, поднимая, я с удивлением убедился — пулей. То ли ей сильно повезло, то ли вовсе не такое и паршивое оружие. Пользы все равно оказалось ноль. Когда я, подобрав шляпу, подъехал, обнаружил все семейство, включая и двух малолетних детей, лежащим в лужах крови.
— Зачем? — хмуро спрашиваю, показывая на женщину с разрубленной головой. Уже и не разобрать, старая или молодая была, в той кровавой каше, оставшейся от лица.
Калмык ответил что-то по-своему и слез с коня. Тут все ясно без слов: надо проверить, чего там имеется в мешках.
— Женщина, взявшая оружие, — перевел Гена незамедлительно, — не может рассчитывать на снисхождение.
— А дети?
— А кому нужны мстители? — откровенно удивляется, даже не подумав уточнить у копающегося в чужом скарбе калмыка.
— Поехали, — говорю после паузы.
Крокодил Гена, убивающий по практическим соображениям и не понимающий слова «гуманизм». Сейчас странно, как я мог когда-то даже на мгновение принять его за подобного себе выходца из будущего.
Он ведь прав, точнее, оба они с калмыком правы, и все-таки не лежит душа к подобным методам. Все старая отрыжка из политкорректных времен дает о себе знать. Гражданских не трогать, детей тем более. От воспитания так просто не избавиться. Ко многому привык, но детские смерти по-прежнему неприятны. Да и приказ перебить пленных, потому что мешают, тоже вызывает негодование. Слава богу, не у Тамерлана в войске служу и массовых гекатомб не устраивают.
Город был практически пуст. Большая часть населения удрала, о сопротивлении речь изначально не шла. Немногие оставшиеся или не успевшие сделать ноги забились по щелям и молились своим богам. Среди жителей помимо мусульман имелись армяне, греки, евреи. Вряд ли им помогло обращение к всемогущим. Солдаты деловито переворачивали весь город, мало интересуясь принадлежностью к религиозной конфессии. Они собирали продовольствие для всех и ценности лично для себя.
Я устроился в доме богатого человека, судя по обстановке и наличию колодца во дворе. С водой в здешних местах плохо, ее качают нередко при помощи огромных колес, приводимых в движение животными. Волы ходят по кругу, вращая ось в два обхвата, добывая живительную влагу из неведомых глубин. Колодец в личном пользовании говорит о высоком статусе владельца.
— Нет в доме зерна или муки, — с огорчением доложил повар, не успел я появиться на пороге.
— А что есть?
— Сарацинское пшено.
Это в смысле рис. Ну и ладно. Не одну кашу хрумкать бесконечно. Разнообразие тоже неплохо, а рис вроде высококалорийный продукт. Азиаты с успехом заменяют им рожь и пшеницу.
— Вот и сделай для всех плов с бараниной. Надеюсь, свежее мясо у нас имеется? Справишься барана завалить?
— Обижаешь, полковник, — отвечает спокойно. — Не труднее турка.
Верю, что при необходимости горло перережет и в боях участвовал. Повару хорошо за сорок, в роте пользуется авторитетом, и кровушки за его спиной, полагаю, с небольшое озеро.
— Будет сделано, — кивает. — Неси мешок и ягненка давай! — кричит, уже отойдя в сторону.
Порядок. Про рецепт не спрашивает, сам в курсе, а то я бы не сумел нормально объяснить. Голодными точно не останемся.
Заваливаюсь в комнату с росписями в виде орнаментов на стенах и кушеткой. Падаю на нее, с удовольствием вытягивая ноги. В углу что-то шевельнулось.
— А это еще кто? — садясь и автоматически берясь за рукоять шпаги, спрашиваю.
— Это подарок, — отвечает ничуть не удивленный Крокодил Гена. — Галдан-Норма прислал в знак уважения.
— Он совсем уже…
— А что не так? Хорошая девка. — И командует по-татарски, отчего та, которая сидит на корточках, низко опустив голову — дикая поза, — поднимается.
Достаточно симпатичная, с заметной грудью и одета в нечто полупрозрачное сверху и в шелковые шальвары. Только заплаканное личико совсем детское. Подросток, лет пятнадцати. Грудь — ерунда. На юге они быстрее развиваются.
— Нельзя отказываться от подарка. Обида большая.
— И что с ней прикажешь делать?
— А чего хочешь, — хладнокровно отвечает. — Можешь зарезать или солдатам отдать.
А ведь она понимает, глядя, как расширились в ужасе ее глаза, соображаю. И сказано наплевательски отнюдь не для красного словца. Рабыня. Что захочу, то и сделаю. Хоть ямы копать пошлю, хоть Гусеву подарю в вечное пользование. Или пороть стану до смерти, если проснутся садистские замашки. И никто не возмутится и не притянет к ответу. Мое имущество. Говорящее орудие. Страшное все-таки дело — рабство.
