Налил себе в стакан, отметив знакомые граненые очертания и клеймо. Ломоносовский стекольный завод. Прямо живи и радуйся, куда ни глянешь — везде знакомые буковки. Только не куплено, из дома притащено. В этом он ничуть не изменился. Все мое твое. Правда, и его — мое, но я же к нему в подвал за продуктами без спроса не лазаю.
Молча указал жене Гены на дверь. Та, не переспрашивая, метнулась наружу, прихватив с собой трех дитенков-погодков. Силен мужик, в каждый приезд делал нового. И кто теперь их должен кормить, поить да воспитывать? Я, что ли? Между прочим, уже успел посадить фингал ей под глаз. Действительно не в себе. Никогда такого раньше не случалось.
— Ты чего даже не встречаешь? — выпив и рассматривая равнодушно-тупую физиономию крестника, интересуюсь.
— А зачем?
— Хотя бы чтобы я знал, — раздражаясь, отвечаю, — что живой.
— Еще и здоровый, — угрюмо бурчит, дергая левой рукой с пустым рукавом.
— И что?
— И то! Кому я такой нужен?
— Мне, жене, детям.
Он небрежно отмахнулся, поднял стакан и выпил водку как воду. К разуму сейчас взывать бессмысленно. Мозги залиты алкоголем до самого верха. И психолог ему не поможет. Преодолевать проблемы в душевном разговоре он не привык. Всю жизнь действовал иначе. С саблей в руке и адреналином в крови. Все мешающее и всех раздражающих на куски и обобрать. Зачем думать, когда можно просто и без затей убить?
— Еще раз увижу, что жену бьешь или детей, отберу.
— Что значит… — Он аж рот открыл.
— А то, деньгами моими платил, вольную я давал. Я им хозяин, понял?
— Ты не смеешь!
— Будешь на кисель походить, запросто. Мне такие и правда не нужны.
Вышибить дурные мысли можно исключительно одним способом. Потому неторопливо зажевал водочку лучком и ломтиком жареного картофеля (пошло в народ!), встал и, не особо сдерживаясь, двинул в рожу кулаком. Гена слетел со стула с грохотом. Помотал башкой и попытался подняться. Встречаю его прямым в челюсть и вижу изумление в глазах, когда отправляется в нокдаун.
— Ты че творишь? — спрашивает, ворочаясь на полу. С координацией у него реально плохо. Не отвык еще дергать второй, несуществующей кистью. В результате машинально хватается ампутированной конечностью и больше себе вреда наносит.
— Может, ногой добавить, старый дурак, для вразумления?
— Ах ты…
— И ругаться не надо, — всерьез пиная в бок носком сапога, возмущаюсь. — Родича такими словами ай-ай.
— Да я тебя даже и без руки уделаю!
Вскочил, уклоняясь от моего выпада, и оскалился, приготовившись. Сейчас прыгнет, и станем мы возиться на полу, лупя друг друга и размазывая юшку по физиономиям. Только это в мечтах. Слаб еще Гена всерьез драться. Исхудал, с тела спал и хоть злой, а не потянет. Забью, не особо утруждаясь. Но не в том ведь цель — показать, кто сильнее. Выбить из тупой замкнутости. И кажется, вполне удалось.
— Вот-вот, — охотно соглашаюсь, отступая, — как по морде получил, так сразу боец и одной правой на куски рвать собрался. Может, не такой уж никчемный, а, Гена?
— Ты скотина, Михаил! — уже без особого запала возмущается.
— А помнишь, как под душ совал? Мне тоже не особо нравилось.
— Отомстить решил?
— А что, хороший повод напомнить. Ты что тогда говорил?
— Не помню, — поднимая стул и садясь, отвечает.
— Так я напомню. Все, — отнимая бутылку и швыряя ее о стену, заявляю. — Плач о загубленной жизни закончен. Завтра чтобы был с утра у меня как огурчик.
— Кислый и зеленый?
Опа, кажется, битье реально помогает при выводе из депрессии. Шутить пробует.
— Твердый и в пупырышках. Ты мне нужен.
— Зачем? — глядя исподлобья, спрашивает. — Меня заменить запросто. Афанасий у тебя имеется. Оба Федьки тоже приехали.
— Гайдуков найду без проблем. Хоть пучок прямо завтра. А близкий человек, чтобы доверял без оглядки, на дороге не валяется.
— И что я могу?
Еще недавно у меня и мыслей таких не бродило. А тут вдруг выскочило.
— После Бирона осталась конюшня, почти три сотни породистых лошадей. Да ты в курсе, сам трех привел.
Он кивает.
— …И остальные ничуть не хуже. Арабские, туркменские, датские, голландские, мекленбургские. Соединить красоту, сухость и грацию арабских скакунов с массивностью, мощью и рысистыми способностями западноевропейских упряжных. Россия нуждается в собственных породах и не должна зависеть от казахов с прочими калмыками. Сегодня они торгуют, завтра с нами воюют или вовсе откочевали до самого Китая, замирившись с джунгарами.
— Ты хоть представляешь, сколько лет потребуется?
Да уж не крысы, быстро не размножаются.
— Чем быстрее начнем, тем скорее результат получим. Завод по разведению нового вида лошадей — как, звучит?
— Чей?
— В каком смысле?
— Государственный? Так денег не допросишься.
Ага, кажись, заинтересовал. Уже обсуждает.
— Здесь ты прав, — мысленно прикидываю. — Лучше бы при царском дворе. За казенный счет, но без контроля Сената и прочих умников.
— А справлюсь?
— А куда денешься? Возражения не принимаются. Мне нужны крупные, резвые, выносливые лошади. Много. Чтобы пушки таскали и телеги.
— Ты вообще головой думаешь? — Он искренне возмутился глупостью. — Скакун и тяжеловоз разные виды. Кавалерийского коня в плуг не поставишь.
— Значит, дашь две породы. Или три, — поднимаясь, соглашаюсь. — Все равно лет десять пройдет, пока можно будет распространять.
— А двадцать и больше не хочешь?
— Главное, чтобы признаки закрепились. — Что будет через четверть века, один бог в курсе. Я — нет. Говорить о том не ко времени. Пробудил интерес к жизни, и ладно. Пока сойдет. Мне не для отчета, и лезть дальше в сапогах в душу не собираюсь. — И кстати, про жену не шутки шутил.
— Ну поучил слегка, — с оттенком раскаяния бурчит. — В семье бывает.
— Желательно пореже, ага?
Глава 6
КОРОНАЦИЯ
В зале дружно ахнули. До сих пор церемония проходила согласно прежнему ритуалу. Анна прочитала наизусть уверенным звонким голосом «Верую». Архимандрит Амвросий (Юшков), глава Синода, провозгласил: «Дух Святый да пребудет с тобой. Аминь!» Прочие архиепископы повторили хором. Последовали цитаты из Посланий святого апостола Павла. Царицу облачили в пурпурную мантию с соболиной оторочкой. И тут она достаточно громко произнесла: «Пусть мне принесут корону, скипетр, державу и печать!» Взяла корону с красной подушки и сама возложила себе на голову. Честное слово, ни о чем подобном недоговаривались!
