– Вот как? – запальчиво осведомился Карл, в свою очередь бледнея и воображая себе ну то самое, что маркиз де Шиболет учинял герцогине Бургундской – знавал он таких Эдвардов когда-то.
– Да. Он мой брат, родной вполне, – поспешно закончила Маргарита.
Карл испустил левиафанов вздох, потонувший в неодолимом треске подоспевшего фейерверка. Восемь огромных красных колес завертелись на крыше городского рынка, как горящие брандеры на рейде Родоса.
Это послужило сигналом ганзейской страже и та как по команде покинула опостылевшую канаву, устремляясь в крытый павильон за горячим и горячительным.
Ну а второе сословие, равно как и самые жадные, то есть наиболее честные из первого, с восторженным ревом рванули к канаве с рыбками. Ну же, ну же, ну же, ну… Цап! Первый счастливец, поддев самодельным подсаком из посоха и широкополой шляпы неповоротливую золотую рыбу, выхватил её из воды и – будь проклят Архимед! – стремительно потяжелевшая в воздухе тварюка, разодрав шляпу, вернулась в родную стихию.
Не беда. Никто не возражал искупаться.
Карл тем временем как раз закончил записку и, сняв с серебряных перилец почтового голубя (а их там топталось две дюжины, ибо вообще всё у герцогов Бургундских принято устраивать весьма хорошо), жбурнул надутого красавца в поднебесье, откуда он и начал поспешно снижаться, ведь лететь ему было каких-то сто саженей. В аккурат до того меченого андреевскими крестами и трехъязыкими запретительными таблицами павильона, где скрылись продрогшие ганзейцы и где помещался временный штаб карловой секьюрити.
11
Голубю предстояло быть прочитанным, понятым и образцово-показательно исполненным за десять минут сорок девять секунд.
Столько Карл мог и потерпеть, а поэтому, лишив свою супругу удовольствия пояснить ему всю интригу с братом Эдвардом прежде, чем он, Карл, пройдет все круги и небеса неведения, ложных догадок, фальшивых прозрений и наконец-то войдет в двери тридцать первого, секретного уровня, где обитают протоэйдосы ещё не написанных и не сыгранных монстров, герцог обратился к любованию наебанной публикой.
Когда людей в воде стало больше чем рыб, а произошло это с чарующей, волшебной быстротой, в среднем поймать человека стало проще, чем рыбу. Поэтому вторым номером был пойман отчаянно верещавший карлик, настоящий, неподдельный лилипут, от которого из канавы торчали разве только лысый череп, длинный нос и нетопырские уши.
Его выудил вслепую пущенной под воду лапищей двухсаженный верзила. Карликов оруженосец, между прочим. Но! Но в руке у пойманного барона была зажата она, Она – Золотая Рыба. О чем карлик и сообщил верзиле, потрясая перед его носом ею самой. А потом оба дружно взвыли «Дерьмо!» Рыба оказалась свинцовой.
Число пострадавших катастрофически росло. Вместе с ним рос и ширился недовольный ропот. Как же так, монсеньоры? Я вот её, червлёную, видел едва не только что, как вижу вашу рожу сейчас, мсье, а вот стоило едва прикоснуться к её безызъянным бокам, как пожалуйста – купи себе что-нибудь! Это ведь даже и не философский камень – метко заметил один миннезингер – это как бы его черный испод, другая сторона яйца, как бы решето вместо Грааля.
«Мы такой алхимии не желаем!» – гневно выкрикнул поэт в лицо тирану, похохатывающему выше всех на своей китовоструйной трибуне. «А какой желаете?» – ехидно осведомился сидящий на краю канавы тип, главный виновник состоявшегося предательства атомов.
Это был Жануарий. Золотая рыба в его руках осталась золотой.
– Может, эту возьмете? – любезно предложил Жануарий, протягивая своего ихтиункулуса бунтарю-стихопевцу. Но тот уже убежал мутить народ на другом краю площади, ибо заподозрил в Жануарии провокатора из Святейшего Трибунала.
– Жаль, никакой Рогир не запечатлеет эту тысячу ликов ни за один хлопок ладоней, ни за десять, – сказал Карл Маргарите, не вполне понимающей, почему толпа, которая только что цвела масляными улыбками благолепия и искренней любви к новообрященной герцогине и её супругу-помазаннику, обратилась вдруг единственным в своём роде музеем тринитротолуоловых фигур и во внезапно грянувшей тишине тихо-тихо засипели бикфордовы шнуры.
А надо всем Брюгге, источаясь в виде кощунственной эманации из разверстых теменных чакр, встал зримый и плотный архетип епископа льежского – епископа, льежской вырезкой и грудинкой коего веселые фландрские kerel’и играли в игры на св. воздухе.
Карлу было и страшно, и бестревожно – ибо для герцога весь психодел перекошенных глаз был не кошмаром, но всего лишь кошмарным уровнем, ключ к выходу с которого известен.
– Жаль, – кротко кивнула насмерть перепуганная Маргарита.
– Всё будет хорошо, – сказал Карл и вдаваться в объяснения, почему же всё будет хорошо, не стал, потому что просто не успел.
12
Карл чуть не умер от тяжелого, свинцового хохота, которым прорвало его лёгкие в тот момент, когда триста шестьдесят пять кожаных шаров, заключенных во чреве кита поближе к его хвосту, начали лопаться поодиночно, а после залпами и сериями, порождая посконно-раблезианское звукоподражание, без которого не может обойтись ни одна провинциальная игра о Пьеро, Пульчинелле и чертях с именами Пантуфль, Бонбоньет, Карамболь. Кит затрясся, отверз клыкастую пасть, задрал удивительно подвижный хвост и исторг спасение, исторг ключи от кошмара для всех и каждого.
Из китовой пасти толпой вывалили восемь скрипачей, четверо лютнистов, шестеро трубачей, трое барабанщиков, клавесинщик с двумя ассистентами, двое факиров-огневержцев, двое факиров-заклинателей гадов, четверо простых жонглеров, двое декламаторов и четверо монахов-клюнийцев.
А из неприличия, что открылось под задранным хвостом, повалила денежка. Хуева гибель денежки.
Сквозь радостный вой, гогот, аплодисменты, свист, треск разодранных штанов и громовые раскаты оплеух к киту медленно, но непреклонно пробивалась стальная змея, вскрытая редкой щетиной алебард, взгорбленная паланкином, спесивая и равнодушная ко всему. Капитан Рене имел предписание герцога снять герцога с кита.
Разумеется, снял.
13
– Ну, мессир… – Коммину часто не хватало слов устной речи и тогда он подменял их гримасами, пожимал плечами, потирал ладони, заводил очи горе. – Мессир, это просто Энеида какая-то. В своих мемуарах я обязательно напишу…
– Не напишешь, Филипп, – Карл успокаивающе похлопал его по плечу. – Потому что надо было стоять рядом со мной и надо было видеть их всех, разом.
К огромному разочарованию Карла, Коммин потупил взор и, потирая ладони, пробормотал:
– Э-э-э… Я, собственно, не о том…
Коммин дернул плечом и кивнул себе за спину. В павильоне было душно и сумрачно – половина свечей была потушена; надо полагать, из-за духоты; поэтому Карл, заглянув за плечо Коммина, смог разглядеть только фигуру Маргариты, которая с порога рванула к дальней стене, где за скромным столом сидели приведенные капитаном Рене гости.
