Но не успел Гвискар как следует прислушаться, насторожиться, подумать, как окно позади опало стеклянным ливнем, а зеркало в полуметре от его лица разлетелось на двадцать четыре тысячи сто двадцать шесть осколков.
В фанерной подкладке зеркала торчал арбалетный болт.
2
Гвискар выбежал в искрящееся поутру поле без оружия. В последний раз он держал в руках меч четыре года назад и успел многое забыть – например, забыть настроение, в котором следует встречать арбалетный болт с перевернутой руной Feoh, выцарапанной на картонном оперении.
Гвискар огляделся. На опушке леса ни зверья, ни людья видно не было, но множество следов, оставленных ночью, свидетельствовало о том, что вокруг недостроенного замка Орв хороводил целый отряд.
О, если бы стены были выведены хотя бы на тридцать кирпичей! Тогда можно было бы просто запереть ворота и ждать, пока нападающим не наскучит троянский сюжет. А так, наверное, придется отсиживаться в донжоне. Или, может быть, умней сейчас же приготовить сани и прочь отсюда? Нет, догнать сани всадникам легче легкого, – вздохнул Гвискар, созерцая свежую дорожку конских копыт.
Гвискар замер на месте и снова прислушался. Тишина крематория в аккомпанементе сосновых ветвей, скрипящих от мороза. Он уже собрался поворачивать назад, как увидел на склоне овражка что-то черное – лежащую фигуру, пепелище костра, оброненный плащ?
Серо-черная линия. По земле волочили дырявый мешок, наполненный золой – определил Гвискар. Неравномерно, впопыхах, что ни кочка – вместо реки целое водохранилище. Линия продолжается и продолжается и… Гвискар шел вдоль неё в замешательстве… продолжается… и в конечном итоге образует замкнутый магический круг.
Гвискар хотел попробовать угольки рукой (вдруг ещё теплые и тогда, возможно, этот орешек инквизиторских знаний треснет под кувалдой искушенной мысли глиняного хакера?), но прежде предусмотрительно плюнул на них. Плевок не зашипел и не шлепнулся прозрачной жабьей икрой на прохладную золу. Плевок вспыхнул. Пламя хлестало лилово-малиновыми хвостами, доставая Гвискару почти до груди.
– Но откуда здесь тевтоны, маттьево!? – занявшись было малиновыми стожарами Вальхаллы, глаза Гвискара вновь потухли и стали усталыми и злыми.
Злыми, потому что этот черный круг ни ему, ни Гибор не преодолеть и, значит, из замка Орв им не сбежать – крылья вынесут только одного. И сани можно не готовить.
Усталыми, потому что за последние тридцать лет он убил столько людей, что впору было и устать.
Когда же, бегом домчавшись до неоконченных ворот замка (вместо стрельчатого свода – бутылка с отбитым горлышком), Гвискар обернулся и увидел вдали всадника с искрящимся распятием на груди, с черным тевтонским крестом на плече и с обнаженным мечом, лезвие которого, рассекая пространство на семь трансфизических слоев вглубь, стонало в басовом ключе.
Гвискар понял, что со всей неотложностью пора вспоминать всё, некогда опрометчиво забытое: отбив, выпад, отход, отбив, выпад, выпад, выпад.
В сотне шагов позади всадника наступали красномордые люди – кажется, арманьяки, четыре десятка. «Как в Велесе Красном, только всё наоборот – я в обороне», – подумалось Гвискару.
3
Гвискар держал первый этаж жилого крыла. Мартин – крыльцо. Эстен охранял черный вход в башню, где была заперта Гибор.
Гвискар стоял посреди узкой комнаты по колено в крови, потому что четверо человек было убито им вот только что. Он начал бой, как легендарный Ренуар – с ослопом, но довольно быстро сменил его на трофейный меч французского производства – небрежная заточка, кривоватая рукоять с неграмотным латинским девизом, гарда в виде четырех неправильно анатомически истрактованных леопардов или, может, гиен.
Этот меч искрошился в минуту, не выдержав соударений со своим собратом, который находился в собственности человека по имени Жак. Жак, как и его товарищи, забрался в комнату, где бесчинствовал Гвискар, через окно, предварительно использовав мучной ларь в качестве приступки.
Жак принял эстафету и умер быстро; Гвискар дорожил своим временем и не был кровожаден, ему было жаль наемных мужичков – до «мужиков» арманьяки в его глазах не дотягивали. Жаковых гепардов Гвискар оставил пока что себе – знаменитый миланский меч, которым он совершил немало летописных злодеяний, был уже давно подарен сыну. Но пятого противника Гвискар не дождался – арманьяки оставили окно в покое и решили войти, как культурные – через дверь.
Оба меча – и Жаков, с гепардовой гардой, и предыдущий, с гардой леопардовой – были зауряднейшими клинками с незаурядной мертвительной силой. Ими можно было убить глиняного человека. Убить с десятого– двенадцатого удара – и всё-таки. По трофейным клинкам крылатыми ящерками струились мелкие духи враждебного, прусского воздуха, и с ними приходилось считаться. Гвискар прикинул, что за каждую такую ящерку вдохновитель арманьяков расплатился неделей своей жизни и проникся к неведомому противнику профессиональным уважением. Это мужик.
Тем временем арманьяки переметнулись к Мартину, который после схватки с Гвискаром показался им более доступной целью. Мартин, с виду вяловато тыкаясь своим полуторником в воздух, сразу упокоил двоих и, на миг сгруппировавшись в шаолиньского homo compactus – как хищен его прыжок! – переместился в самую гущу подступающих к Эстену арманьяков. Под хруст нагрудников Мартин сразу прикончил двоих.
Гвискар следил за схваткой из окна, но разделить бранную игру Мартина не спешил. Он был встревожен – а где же тот всадник с вольфрамовым распятием в руках? Почему он не лезет в замок? Не интересуется?
«Почему ваш суверен не с вами?» – голосом советского Информбюро испытывает Гвискар раненого арманьяка, властно вложив четыре пальца в рану на его бедре. «Он… с той стороны, он с нами не пошел!» – орет раненый, обмирая от боли, которая не настолько нестерпима, чтобы задушить саму себя вкупе с сознанием, но всё же абсолютно нестерпима.
Чтобы отправиться на поиски всадника, Гвискар был вынужден совершить вкусный проход по головотяпски сложенным вдоль неоконченной стены строительным материалам, проход с двумя декоративно отрубленными руками и тремя изуродованными трупами. Гвискару тоже перепало – левое бедро зудело, располосованное не столько сталью, сколько зубастыми ящерками.
– Гибор, родная! Помоги мне! – жалобно кричал в эту минуту герр Гельмут, стоя в тени башни, с видом на ослепительное солнечное сияние, один– одинешенек. На его ладони, облаченной в железную перчатку, были рассыпаны двадцать четыре тысячи сто двадцать шесть крохотных тлеющих углей.
Услышав голос Гвискара – о Боже, как он там оказался!? – Гибор подскочила к окну и, не увидев внизу Гвискара, высунулась наружу почти по пояс.
Не по-зимнему жгучее солнце ударило в правую щеку. И в этот момент на длинную тень, тень глиняной женщины Гибор, чья грудь – в гламурном декольте, чьи дикие косы – два сонных питона, на её призрачную тень, спустившуюся до самой снежной земли, вприпрыжку посыпались угли, каждый из которых, достигая снега, оживал, превращался в огненный плод хурмы, в озерцо расплавленной магмы, в отломок солнца и, наконец, в бурлящий покров Хиросимы.
