– Простят, – ответил за детей Карл, догадываясь, к чему клонит Жануарий, и расстегивая крючки на камзоле один за другим.
Зато Констанца и Поль-Антуан явно не поняли, о какой сделке идет речь, и растерянно переглянулись. Пока Карл извлекал орден на свет, Жануарий продолжал:
– Вы ведь, маленькие господа, догнали нас не столько ради птички, сколько ради того, чтобы неплохо заработать парой-тройкой правдивых историй о Мартине. Только Ваши мысли немного сползли в сторону. Верно?
– Верно, конечно, – пожал плечами Поль-Антуан. – Я к тому и клонил, что наша мама плохо ведет дела. А мы их выпрямляем.
– Вы-прав-ля-ем, – подсказала Констанца шёпотом.
– Считайте, что уже выправили, – сказал Карл, протягивая агнца Поль– Антуану.
– Так сразу? – ахнул тот.
– Да. Чтобы не боялись обмана.
– Мы – никогда, – горячо уверил его Поль-Антуан, быстро пряча агнца в торбу, из каких кормят лошадей зимой или когда лень распрягать.
С плеч Карла свалились сорок фунтов дерьма. Ну хоть чем-то. Очень уж жаль Эмеру и её детей тоже жаль.
Стоило агнцу исчезнуть в торбе, как Констанца, словно бы желая упредить Карла во всех его вопросах и тем добросовестно отработать Золотое Руно, зачастила:
– Мартина мы знаем с прошлого лета, когда он и его приемные родители переселились в наш замок. Их Эстен пригласил. Мартина мы не очень часто видели, потому что мама его боялась и говорила, чтобы мы с ним не дружили. Но у Мартина было много разного и мы ходили к нему тайком смотреть миниатюры в книжках, слушать про историю и про разных зверей.
– А потом она втюрилась в Мартина, как Лесбия в Катулла, – ввернул Поль– Антуан, бесцеремонно ткнув пальцем в Констанцу.
Прозвучало неожиданно живо. Жануарий хмыкнул. Констанца безо всякого аффекта сказала:
– Вздор. А Лесбия твоя совсем Катулла не любила, иначе бы он не истратил на неё столько слов.
Трюизм явно был отчеканен в своё время Мартином. Карл подумал, что к своим двенадцати плюс-минус год Констанца обзавелась завидным самообладанием. И, видимо, завидным багажом суждений на все случаи жизни. Подтверждая его мысли, Констанца продолжала:
– Уж если кто-то в Мартина и втюрился, так это ты, Поль-Антуан. Вспомни как ты всюду ходил за ним и всегда заикался, когда он с тобой здоровался.
– Ладно-ладно, – угрюмо пробурчал Поль-Антуан. – Я зато не оставлял в его дверях записочек и не рвал из «Большого Физиолога» кое-каких картиночек. Потому что я сам себе такая картиночка.
– Ха-ха, – ледяным тоном сказала Констанца, непомерно высоко задирая свой правильный нормандский нос. – Да от твоей картиночки и мышь не пискнет.
«Ого, – меланхолически подумал Карл. – Весело они тут жили, бесенята.»
– Ты просто завидуешь, – парировал проницательный Поль-Антуан. – А вот Гибор, когда они с Гвискаром брали меня искупаться, а ты придурилась больной, лишь бы побыть с Мартином наедине, она сказала, что я уже настоящий мужчина и мне уже пора просить у Мартина «Тысяча и одну ночь».
– Дети мои, – примирительно затянул Карл, – в вашем возрасте меня уже женили, а оттого все сердечные мытарства отроков мне известны не понаслышке. Вернемся к Мартину.
– Вы шутите насчет женитьбы, да? – с непонятной Карлу надеждой спросила Констанца.
– Нет.
– Конечно нет, – вмешался Поль-Антуан. – Забыла, пустоголовая, что Мартин рассказывал? Герцог Карл женился первый раз в одиннадцать лет на женщине, которой никогда до этого не видел.
– И, чтобы вас успокоить, образованные монсеньоры, – добавил Карл, – никогда не… ну, так и не вошел к ней в смысле ветхозаветном.
– Понял, дурак? – Констанца торжествующе шлепнула брата по затылку. – Не вошел! Так то герцог. А тебе, баронету, и до двадцати двух не светит.
Логика была странная, но Поль-Антуана увлекла. Он с прищуром посмотрел на сестру и рассудительно заметил:
– За наше сегодняшнее приобретение можно купить по меньшей мере графский титул. Так что указанный Вами возраст, милочка, можно снизить до шестнадцати лет.
«Странно, при такой логике император имеет право жениться в три года и войти к своей жене в пять». Карл балдел. Он не нашел Мартина. Но нашел его след.
Болтовня продолжалась ещё с полчаса, пока в церковь не ввалился какой-то кающийся грешник, в котором Карл безо всякого удовольствия, но с порядочным удивлением узнал Жювеля. Карл был готов отдать целую отару золотых баранов, лишь бы дивный разговор с умными детьми длился ещё и ещё. Карл узнал, что Мартин любил книги, но ненавидел «Песнь о Роланде». Что он по четыре часа в день занимался фехтованием под водительством Гвискара, но терпеть не мог цвет черемухи и струнную музыку. Что он хорошо рисовал, но всегда употреблял своё искусство на тиражирование абрисов герцога Бургундского и сокола иже с ним. А когда Поль-Антуан попросил его изобразить какую-нибудь обнаженную богиню или хоть нимфу из «Метаморфоз», Мартин честно признался, что обнаженных богинь никогда не видел.
Про самое главное все говорили без особой живости. Да, неделю назад ночью поднялся переполох, Эстен вытащил их из постелей и они с матерью на рассвете съехали в дом кюре. Нет, Мартина с ними не было. Нет, не видели. Да, знают. Нет, сами сделали. Да, со всей возможной искусностью. Да он, Поль-Антуан, если хотите знать, не только снегиря, но и обнаженную богиню мог бы, если б видел. Почему три? Ну, потому, потому, потому что если один разобьется, им хватит оставшихся двух.
Карл, памятующий свои детские экзерсизы с глиной, сразу не поверил. Но заклинать их стенами храма, немалой платой за правду и ловить на несообразностях per ratio <посредством рациональных аргументов (лат.).> не стал. Какого черта? Лучше наоборот.
– Ладно, снегирей оставим, хотя здесь вы что-то темните, – небрежно махнул рукой Карл. – Пока не поздно, хочу поговорить с вами как дворянин с дворянами.
Герцог многозначительно посмотрел на Жануария. Тот сделал понимающее лицо и вышел из церкви на свежий воздух. Констанца и Поль-Антуан просияли. «Дворянин с дворянами»!
– Похоже, Мартин очень хорошо рисовал и вы ловко меня раскусили. Знаю, что такой ловкостью не похвастать будет невозможно. Через неделю можете рассказать об этом хоть матери, хоть отцу Аэцию. А до этого – вы говорили с монсеньором Тристаном.
Поль-Антуан аж обиделся.
– Само собой, сир. А Вы не должны никому признаваться в том, что Констанца и Мартин тайно помолвлены.
Констанца ахнула и побледнела.
Опля.
5
Нелегко было определить словами, отчего он так расстроился. Ну выпотрошенный замок, ну кого-то убили. Это, понятное дело, плохо. Но разве он, герцог Бургундский, видит такое первый раз? Разве ему это внове? Среди такого, среди этого, в этой же закатно-земляничной палитре, повитуха хлопнула его по задику, чтобы он набрал в лёгкие воздуха.
