Глава 12.
Луи
«Без довольных оснований никто лишен любви быть не должен.»
Андрей Капеллан
1
– Вот. Греческий роман. Про любовь, – Карл подсунул Луи книжку и самодовольно подбоченился.
Луи скептически пожал плечами. Тоже мне, зрелый герцог просвещает неотесанного родственника.
– Читай, чтобы не оскотинеть, – ухмыльнулся Карл, но уходить не уходил.
– А скоты они что, по-твоему, не знают что такое любовь? Они что – просто скоты и всё? – подначивал Луи.
– Почему, знают. Они знают что такое семья, что такое любить своих детей, кровников, очень хорошо знают, как это – любить готовить пищу, любить без промаха стрелять в цель, лепить, музыку, плавать. А всё остальное – не знают.
– Ну ладно, а ты сам знаешь, что там за «остальное»? – Луи листал книжку в поисках картинок. Дискуссия его не заводила.
– Я – да, – заявил тогда Карл, всё больше из пижонства.
Соврал и не усовестился. Это было за десять лет до переговоров в Перонне. До сих пор инертное любопытство Карла в отношении ответа на этот вопрос вращалось на холостом ходу, как точильный круг с оборванным шкивом.
2
К моменту "И", моменту Изабеллы, Луи было под сорок. Тот самый возраст, когда в любви уже наплевать на взаимность, а в сексе на любовь. Когда в тексте уже не ищут трюизмов, «случаев», описаний значительных людей и скрытых указаний на то, как жить и зачем.
В том возрасте, когда в общем-то уже не читают, а пишут, перелистывая страницы (одни), или спят с открытыми глазами (остальные). Луи, переросток среди пажей и прихлебателей, подозревал, что зажился в ослиной шкуре правой руки герцога, костюмирующей роль сопровождающего герцога бабника с готовой остротой на кончике языка. А также и роль карманного зеркальца, в которое граф, может, посмотрится, если у него будет охота, а может и нет.
И шкура, и роль тесны для тридцати семи. Такой себе гроб, сделанный по неправильно снятой мерке. Камзол, разъезжающийся под мышками. «И, что противно, – признавался себе Луи, – если намекнуть на это Карлу, он покрутит пальцем у виска и утешит: „А с чего ты взял, что роль герцога лучше?“ и будет по-своему прав.» Впрочем, есть более действенные виды намеков, чем словесные. Например, спать с его женой.
3
Двухэтажный дом, какие умеют строить только во Фландрии, ловко вброшен игральной костью в живописный пейзаж, где мне особенно любо зреть игру пестроцветных флажков и многих рыцарей, в нагрудниках и без, в рембрандтовских позах и вне их – сидят, расхаживают, распекают оруженосцев, бранятся, назойливые и кичливые, истинные бургунды. Ставни распахнуты, на втором этаже их говор слышится умягчённым и обнадёживающим: кампания в самом разгаре, родные замки вполне успели позабыться, о зимних квартирах думать в июле рановато, кого-нибудь да подымем на пики.
Герцог сидит за обеденным столом, благостный. С первого этажа тянет мясушком, вместе с ним, деликатно принюхиваясь, как бы вздыхая, размышляет о еде Филипп де Коммин. Герцог, не поведя бровью при очередном пушечном «бумм», по-отечески преломляет большую белую хлебину. Хлеб, вино, поцеловать его, что ли?
4
Когда Льеж был взят и, подожженный от одиннадцати ворот, противоистекал встречь ленивому фландрскому дождю дымом, искрами, сажей, Людовик и Карл – Исав и Иаков, Фобос и Деймос, Иов и Иона – стояли рядом, едва ли не обнявшись, на первом подвернувшемся под ноги холме и слезящимися от въедливой гари глазами смотрели на славное увенчание трудов своих. Людовик сокрушался по недвижимому имуществу, гибнущему необратимо и в изобилии. Карл, который сжигал целый город первый раз в жизни, чувствовал себя обманутым и оттого веселился как мог, скрывая разочарование.
– А что, государь? – поворачивается он к Людовику. – Париж побольше будет, а?
5
Отстрелявшись первой в этом году грозою, от Дижона только-только начали расползаться синие тучи, когда Карл, полчаса прождавший в городских воротах, пока изрубят на сувениры крестьянский воз, сцепившийся насмерть с лафетом осадной мортиры, обидчицы Льежа, наконец-то выкарабкался из-под навеса лавки придорожного менялы и, отмахнувшись от подведенной лошади, размашисто зашагал по лужам в направлении своих городских апартаментов.
За его спиной в пять тысяч глоток облегченно вздохнули пять тысяч солдат и благородных рыцарей. Война с батавами окончена, консул топает в сенат испросить дозволения на триумф, а легионы остаются за городской чертой вола ебать.
Несмотря на форс-мажор при въезде в город, несмотря на шесть месяцев, проведенных в лагере среди проклятущей фландрской ирригации, несмотря на соломенную егозинку, которую занесло с крыши меняльной лавки за шиворот герцога, настроение было неплохим. Всё-таки, первый город, сожженный вот так, целиком, как Агамемнон Трою не сжигал. Всё-таки, вечный мир с Людовиком. Всё-таки, алые уста Изабеллы.
Последние усердно трудились над Луи каких-то полчаса назад, во время катастрофического преткновения в дижонских воротах. А спустя ещё полчаса Карл нашел их слаще меда.
6
Луи добился аудиенции у Карла только под вечер, когда небеса вновь возрыдали по испепеленному Льежу.
– Ну, как поход?
– Спроси у Коммина, – вполне дружелюбно отмахнулся Карл. За этот день он уже пересказывал подробности своего вояжа дважды – жене и матери – и чуть было не оглох от грохота осадной артиллерии, эвоцированной образами собственного языка через множитель утренней грозы.
– И вообще не юли, – Карл изменил тон. – Ты меня своими письмами до того заманал, что я чуть сам не напился с твоим сучьим Эстеном. Всё хотел понять, что ты там мутишь.
Это была новость.
– Ты его видел под Льежем? – Луи действительно был удивлен, хотя особых оснований удивляться не было.
– Ну да, – пожал плечами Карл. – Во-первых, Людовик в нем души не чает, а во-вторых, у него в этом году служба началась с марта. Короче, это неважно, ты его лучше знаешь, ты и рассказывай.
– Послушай, Карл, – начал Луи, стараясь глядеть герцогу прямо в глаза. – Я тебе ещё в письмах намекал, что дело Эстена выеденного яйца не стоит. Это с одной стороны. Но с другой – есть одно обстоятельство, которое нельзя было доверять бумаге.
Карлу давно уже не говорили «ты». Карла очень давно не называли просто Карлом. И давно уже ему не смотрели в глаза так пристально. «Что ж, это не столь дурно», – признался себе Карл, заинтересованно заламывая бровь и тем поощряя Луи продолжать.
– Я видел в Азенкуре живого Мартина, – сказал Луи, не найдя лучших одежек для своих голых фактов.
– Какого Мартина? – непритворно нахмурился Карл, который с тех пор, как стал полновесным герцогом, взращивал и лелеял в себе любую и всякую забывчивость.
