– Вам совсем не нужно поступать, как Джоанна. Мне было бы очень приятно, если бы вы остались. Я уверена, его светлость не станет возражать. Нас трое – вполне достаточно для пикета.
У миссис Симмонс предложение не вызвало энтузиазма.
– Спасибо, но я бы хотела воспользоваться этим временем, чтобы написать письма. Мне уже давно следовало ответить своим родным, а то, боюсь, они сочтут мое молчание проявлением невнимания. – Она посмотрела на Эди. – Если вы не возражаете, конечно.
Эди изобразила улыбку и с трудом, но воздержалась от желания указать, кто в этом доме имеет первостепенное право голоса.
– Конечно. Спокойной ночи.
– Спокойной ночи, ваша светлость.
С уходом сестры и гувернантки она почувствовала растерянность и неловкость. Сразу вспомнились откровения в ее спальне. Даже сейчас, думая об этом, она чувствовала, как жар заливает щеки.
– Может быть, я тоже пойду к себе? Уже одиннадцать часов.
– Почему бы вам не посидеть со мной хотя бы немножко? Мы могли бы поговорить или почитать. – Он указал на карточный столик. – Или сыграть.
– Это зависит о того, какая игра у вас на уме. Признайтесь, вы организовали так, чтобы Джоанна и миссис Симмонс ушли и оставили нас вдвоем?
– Честное слово, не я. И если вы предпочитаете отправиться спать, я не стану вас удерживать, но мне было бы приятно, если бы вы остались.
Она глубоко вздохнула.
– И вы опять продолжите свои попытки?
– Почему бы и нет? С огромным удовольствием, – признался Стюарт, провокационно улыбаясь. – Но только в том случае, если вы позволите.
– Не позволю.
– Тогда вам не о чем беспокоиться. – Он подошел к игральному столу и вытащил ящик. – Карты? Или триктрак? А может, шахматы?
Эди решила, что последнее предложение надежнее, и сделала выбор:
– Шахматы.
– Ну что ж… – Стюарт убрал карты в ящик стола и задвинул его. – Вы говорили, что играете очень хорошо, поэтому заранее прошу прощения, если окажусь недостаточно интересным партнером. Я редко играю в шахматы.
– Что ж, мне это только на руку, – улыбнулась Эди, придвинув стул, который он поставил для нее.
Он сел напротив и, открыв коробку, высыпал шахматные фигурки на доску, но когда Эди начала расставлять белые фигуры, Стюарт остановил ее:
– Э-э… так не пойдет, мы должны кинуть жребий. – Спрятав по пешке в каждом кулаке, он протянул ей руки: – Выбирайте.
– Джентльмен обычно предоставляет леди первый ход, – напомнила Эди, пожимая плечами.
– Обычно да, но не думаю, что вам нужно это преимущество.
– Вы правы. Тогда пусть будет этот.
Стюарт разжал пальцы, и там оказалась белая пешка.
– Вот видите: все вышло как я хотела. – Эди не могла удержаться от улыбки.
– Джоанна предупреждала, что вы безжалостны в игре, – заметил он, пока они расставляли фигуры. – А еще рассказывала, что вы никогда не давали ей выиграть, даже когда она была совсем маленькой.
– Я и вам не позволю, несмотря на то что вы мужчина, – предупредила она и сделала первый ход пешкой от ферзя.
– И все-таки я надеюсь на победу, – сказал Стюарт, переставляя свою пешку. – Потому что очень рассчитываю получить поцелуй.
Его слова и низкий завораживающий голос заставили ее поднять на него глаза. Ресницы его были опущены, взгляд остановился на ее губах. От увиденного ее охватила дрожь, все внутри перевернулось. Эди хотела придумать достойный ответ, но ничего не шло в голову.
К счастью, в этот момент в гостиную вошел Уэлсли с подносом в руках и она была избавлена от необходимости отвечать.
– Ваш портвейн, ваша светлость, – объявил дворецкий. – И фрукты.
– Превосходно. Поставьте это на стол и придвиньте его к нам поближе, а потом налейте нам обоим по рюмочке… хотя герцогиня, возможно, предпочитает что-то другое?
– Нет-нет, пусть будет портвейн. Спасибо, Уэлсли.
Эди, наблюдая, как дворецкий разливает портвейн, подумала: «Черт побери, мог бы и учесть, что этот напиток предназначается для джентльменов, а дамы обычно предпочитают мадеру или херес», – но решила промолчать.
– Что-нибудь еще, ваша светлость? – поинтересовался дворецкий.
– Нет, благодарю. Можете идти, Уэлсли. Если что-то понадобится, мы позвоним.
– Да, ваша светлость. – Уэлсли поклонился и направился к выходу.
– И закройте за собой дверь, – бросил Стюарт ему вдогонку, и послышался щелчок замка.
– Это обязательно? – насторожилась Эди.
– Мне нравится, когда никто не мешает.
Она сделала ход конем.
– Вы хотите сказать, что намерены вести себя так, что нам понадобится уединение?
Он и не думал возражать – просто улыбнулся.
– Да, и это тоже. Вы могли воспрепятствовать.
А поскольку она не сделала этого, поняла с досадой Эди, ее молчание было воспринято как согласие.
– Я не знаю, какие планы зреют в вашей голове: что вы захотите сказать или сделать. И это даже хорошо, что никто из слуг не сможет сюда войти: они были бы смущены, если бы увидели, как вы целуете мою руку, или… что-то наподобие.
– Ах вот как! Так, значит, вы беспокоитесь о слугах? – Он сделал ход пешкой. – Что ж, прекрасно. Восхищаться вами в приватной обстановке, не опасаясь, что могу вас смутить, – что может быть лучше?
– Нет, вы не смеете! – воскликнула Эди, слишком поздно заметив улыбку, притаившуюся в уголках его рта. – Это не то, что я имела в виду, и вы прекрасно это знаете. Прекратите меня дразнить!
– Но, Эди, это важно. Я не знаю, какая из моих попыток будет благосклонно встречена, а какая – отвергнута, так что, как говорится, приходится дуть на воду…
– Не знаю почему, но я отвергаю их все.
– Ах вот как? Я знаю, что вы неравнодушны ко мне, иначе приказали бы Уэлсли оставить дверь открытой. И признали этим утром, что даже упоминание о другой женщине вызывает у вас ревность.
О господи! Он теперь всегда будет вспоминать об этом. Она смотрела на шахматную доску, ощущая жар и волнение во всем теле. Слишком поздно, чтобы взять назад унизительное признание, но она не могла не поправить его:
– Я сказала, что чуть-чуть ревную.
– Я помню.
– И в любом случае это слишком слабый аргумент.
– Возможно, но я помню, что произошло между нами на террасе пять лет назад, и знаю, что вы чувствовали тогда, потому что понял это по вашему лицу.
– У вас богатое воображение.
– Да. – Он широко улыбнулся. – Я думаю, что многое заметил и сегодня.
