«До свидания, папа», – означало это движение; без восклицательного знака; восклицательные знаки были не по её части – её обязаны были расслышать и так.
Си, си-диез, си.
Отец закусывал губу: ничего безупречней этого движения он никогда не встречал.
Она придумала это движение сама. Она с ним родилась. Это было необъяснимо. Задачу по математике всё-таки можно было решить – но что было делать с тремя беззвучными нотами?
* * *
Что до пацана, то отец семейства угадывал его в любом фильме про чёрную Африку – только его пацан был белый, с пепельно-светлыми волосами, с голубыми, никогда не плачущими, всегда смешливыми глазами – но при этом резко похожий на неизвестных истории детей раса Тафари, на угандийских мальчишек, на малолетних рэперов Гарлема, на тонкоруких пиратов Сомали. Он просто не угадал с окрасом, природа пошутила – а так он происходил оттуда, явно, неоспоримо: весь состоящий из длинных гуттаперчевых мышц, непрестанно двигающийся, подтягивающийся на любой встречной перекладине, пританцовывающий на любой поверхности, чуть что набирающий стремительную скорость, словно учился бегать у какой-нибудь большой африканской, в пятнах, кошки, охотясь вместе с нею на антилоп, или, хотя бы, ей подражая.
Пожалуй, у него был, если это измерять в европейских просвещённых понятиях, несколько аморальный тип характера.
Отец так иногда думал о сыне, но жена не разделяла его мнения.
Не так давно дома случился скандал: пришла мать одноклассника и рассказала, что этот белоголовый африканец загнал её чадо в канализационный люк, сверху плевал, кидал камнями и, в общем, изгалялся, на просьбы о пощаде не реагируя.
Хотел этот люк закрыть, но, доведя одноклассника до истерики, лениво раздумал.
Разгневанная женщина обещала идти в суд.
Отец семейства при этих известиях впал в ступор, хоть он и был готов к чему-то подобному – но не до такой же степени; жена удивительно побледнела и не смогла вымолвить ни слова.
Никто не мог предположить в нём – улыбчивом, открытом и очаровательном – такого бессмысленного юного зверства.
Вечером оба родителя на него вперебой кричали – он впервые, лет, наверное, с трёх, расплакался – похоже, до его африканской природы наконец дошла подлость его поступка, и в итоге он сам себе удивился.
Разрешение ситуации оказалось ещё более сногсшибательным, чем преступление: через пару дней родители вернулись домой и застали сына – с этим самым, из канализационного люка, – за одним столом.
Сын нарезал колбасы, сыра, насыпал оливок прямо на стол, открыл – из отцовского погреба – лёгкое французское вино и угощал товарища.
Играла музыка, они оба хихикали, только этот голубоглазый сомалиец был трезв, причём как-то по-звериному, исподлобья, будто скрывая это; а дружок – поплыл.
Ругать их не стали, да и слов бы не нашлось подходящих; отец семейства и его жена спешно прошли в свою комнату, и там ухнули в кресла, друг напротив друга, молча.
Через минуту, не разговаривая, совместно решили: наверное, так и надо.
– Теперь, если матушка его подаст в суд, нас всех троих посадят, – медленно пошутила жена.
Никакого интереса к алкоголю пацан до сих пор не проявлял, и было понятно, что так он исправляет ситуацию – как умеет. Зато сам.
Ещё через неделю он, собравшись с духом, шёпотом сказал матери, что хочет пойти в церковь: исповедаться и причаститься.
Здесь отец семейства посчитал случившееся в канализационном люке темой закрытой.
По крайней мере, до следующего раза.
С женой же они давно миновали дни серьёзных столкновений, морских сражений, сухопутных атак, кавалерийских наскоков, воздушных дуэлей, тайных уколов, прилюдных пыток, отравлений и терзаний: не то чтоб теперь на это не оставалось сил – сил как раз было предостаточно, даже собаку завели – а просто стало скучно всё перечисленное воспроизводить: если поссориться, надо же через какое-то время всё равно мириться, исполнять все эти условности, подбирать интонации, подползать и отползать – такая невозможная трата времени, ох.
В общем, они наконец стали счастливы.
Счастье женщины (и её мужчины) состоит в том, что женщине, безусловно, известно о слабостях её любимого, но она никогда не позволяет даже себе указать на них; и уж тем более – ему.
Счастье мужчины (и его женщины) состоит в том, что он искренне убеждён: бытийный выбор, сделанный им когда-то, явно превышал на тот момент его провидческие способности, интуиции и вообще умение рационально мыслить – однако он угадал; причём едва ли не единственный раз в жизни.
В их случае всё было ровно так, а местами даже лучше. Они, к примеру, до сих пор любили целоваться.
* * *
Семья посетила крохотный городок вдали от магистралей в порядке бессмысленного отпускного передвижения.
Им нравилось проваливаться в невиданные обстоятельства – там есть шанс подсмотреть себя в неожиданном свете.
Застывшие на дальнем историческом отрезке населённые пункты отлично подходили для этого.
Церкви здесь стояли посреди ветхих, середины прошлого века, построек, казарменного, но уже окривевшего на все углы типа.
Вокруг построек были в бессистемном порядке расставлены… нет, пожалуй, навалены: старые авто, лишённые то колёс, то дверей, разнообразный строительный мусор, из которого ничего построить было уже невозможно, какие-то тачки, ржавые детские коляски – дети, которые в них катались, возмужали минимум полвека назад.
У дверей чёрных сараев во дворах стояли страшные самодельные мётлы, которыми, судя по округе, никто ничего не мёл. Предназначение их оставалось тайным.
Но церкви казались здесь счастливыми, как невесты, и действительно чуть покачивались в июльском мареве.
Всё это – церкви, чёрные казармы, окружённые сараями, автобаза и склады – выглядело так, как если бы изящный, позвякивающий серебряной ложечкой чайный сервиз стоял на столе посреди никак не соответствующих ему вещей, среди которых: старая пыльная изолента, навек заевшие в полуразмахе пассатижи, три смятых и отсыревших пустых спичечных коробка, жестянка с кривыми гвоздями, сломанный карманный фонарик.
Семья сидела на единственной парадной улице городка и жмурилась во все стороны: солнце светило отовсюду.
Щенку ничего подходящего в меню не нашли, а заказывать ему жаркое – перебор, даже при таком семейном обожании. Пока дожидались заказа, отец семейства сбегал в соседний продуктовый и принёс оттуда замороженную курицу в пакете.
Тут же проявилась прелесть провинциальных городков: попросили официанта отогреть курицу в микроволновой печи, он спокойно, хотя и без энтузиазма, это исполнил. Через пять минут потёкшую птицу вывалили из тарелки прямо на асфальт – и сделали курносому счастье.
Посреди иного мегаполиса едва ли возможно безнаказанно осуществить такое – а здесь всем было всё равно: прохожие, по виду – совсем деревенские – сначала приостанавливали шаг, видя крупное животное, а потом, поняв, что это всего лишь щен, дитя, – улыбались; мужики, числом три, сидевшие на той же веранде и негромко обсуждавшие своё мужицкое, даже не оглянулись.
