Познакомившись с фракийскими землями ближе, я понял, что мои скорбные элегии – самое большее, чего заслуживают Томы и их окрестности. Сколько в болото ни всматривайся, там все равно лишь тина и лягушки. «Расчлененка» – она, как говорится, и в Африке…
Мне сделалось тошно, когда я признался себе, что употребляю свои ночи на то, чтобы выставить Островом Блаженных унылый пустырь размерами в пол-Италии.
«Истрии» не будет! Я сжег все наброски, благо не впервой.
Оставил лишь один забавный отрывок о ловле рыб – с ними у меня отношения особые, поскольку зверь мой горний – пара серебристых кефалей.
Я назвал отрывок «Хорошо ловится рыбка-мидянка», но, подозреваю, в историю он вошел как какая-нибудь занудная «Наука рыболовства». Если она еще не кончилась, эта история.
Но возвратимся же к моему ученичеству. Через полгода произошло то, что я, увидев Барбия впервые, обнюхав Барбия впервые своим аристократическим носом, наконец, услышав Барбия впервые со всеми его «лана» вместо «ладно», «покедова» вместо «до свиданья», никак не мог предположить. Мы с Барбием стали друзьями.
Гладиатор и Терцилла
9. – Кто ты? Поэт, говоришь? – спросил Барбий при нашей первой встрече. – Эге… А я, знаешь, большим человеком в Италии был. Ланистой!
«Ну уж конечно. Ланиста большой человек, куда до него какому-то поэту», – подумал я.
– Из гладиатора выслужился! – продолжал он. – И отца своего, которого в тюрьме держали, выкупить смог!
– Молодец. А что ты здесь делаешь, в Томах?
– Здесь… Да так, путешествую.
Я понятия не имел, куда Барбий намеревается путешествовать, обосновавшись в Северной Фракии.
Хотя ничего похожего на гладиаторскую школу в Томах не было, Барбий нашел себе работу, подрядившись за счет местной казны учить городскую стражу настоящему фехтованию. Совет архонтов был доволен – все как у людей!
Он происходил, несомненно, из безвестной провинциальной фамилии, но иногда вдруг принимался горячо уверять меня в том, что его отец – всаднического сословия. «Да и родительница моя, можешь считать, тоже, – добавлял Барбий, глядя на меня честными и по-мальчишечьи безответственными глазами. – Просто отцу во время гражданской не повезло, понимаешь?..»
«Просто не повезло» служило Барбию наипервейшим объяснением всех крупных и мелких жизненных пертурбаций.
Единственный наш с ним разговор на державные темы касался плачевной участи легионов Квинтилия Вара, изничтоженных германцами в Тевтобургском лесу. Подробности я узнал из письма Аттика с характерным опозданием на полтора года. Из этого срока две трети пошли на то, чтобы все обстоятельства катастрофы достигли идиллической глухомани, где Аттик сидел безвылазно, а последняя треть – на ожидание ближайшей летней навигации, с которой только и ходили письма.
Я был обескуражен известием. Конечно, я не рыдал и не рвал на себе волосы, но, живо представив себе тысячи молодых ребят, Марков, Децимов и Гаев, которые остались лежать в болотах непогребенными, я отказался в тот день от обеда и до ночи бродил по морскому берегу. Любовался играми дельфинов и думал о вечности.
Там, у моря, меня отыскал Барбий.
– Слышь, Назон, а я Кинефа научил третьему роду притворного отступления! Представляешь? Он таким ловкачом стал, что даже меня в подвздошье уколол! Далеко пойдет!
Я молчал.
– Идем, отметим это дело! Тебя уже обыскались! Все ждут! Компания – отличная! Кинеф, его брат, Маркисс, девчонки!
– У Кинефа твоего морда подлая. Ты с ним поосторожней.
– Да что ты такой кислый?
– А с чего мне быть сладким? Оказывается, германцы три наших легиона полностью вырезали.
Барбия, уверен, это заботило не больше, чем пожар Трои. Но он, уже немного зная меня, изобразил нечто вроде вежливой заинтересованности.
– Под чьим командованием?
– Какая разница?! Ну, Квинтилий Вар ими командовал. Будто это тебе о чем-то говорит.
И тогда Барбий расщедрился на роскошное утешение:
– Значит, просто не повезло твоему Квинтилию!
Так Барбий судил о делах государственных. А вот так – о делах частных:
– Я тебе так скажу: с бабами вообще лучше не связываться. Но не связываться с ними невозможно.
Я, навидавшись в своей жизни пошляков предостаточно, мог наперед представить себе все возможные «а потому». «А потому, друг, давай опрокинем свои чаши и пойдем к шлюхам». Или «а потому, друг, вся жизнь – это бабы и неприятности».
Но Барбий меня ошарашил:
– А потому, друг, если с кем-то и связываться – так с богинями.
– Буду знать. А с кем именно ты посоветуешь? Наверное, сразу с Венерой? Стоит ли размениваться на нимф и наяд!
– Про Венеру я тебе ничего не скажу, – Барбий без тени улыбки покачал головой. – Но Диана…
– Что же Диана?
– А вот послушай…
В тот день со мной расплатилась за притирания Лидия, сестра Кинефа, а я, в свою очередь, из полученных денег смог расплатиться с Барбием, которому был должен за месяц обучения. По этому случаю мы сменили масло в светильниках, взяли на рынке самое дорогое вино (по совпадению – лидийское) и закупили снедь не где-нибудь, а у царя местных колбасников, Пануя. Да-да, в Томах я, точнее мы, проделывали все это сами, будто бы очутившись в Золотом Веке рабских сказок, в котором не было ни господ, ни рабов, а главное – не было римлян! Благодаря чему все народы меж собой были братья! Страшно подумать…
Барбий подлил себе и мне вина – виночерпия при нас ведь тоже не было, потому как Золотой Век – и начал свой рассказ.
– Я, как ты знаешь, молодым продался в капуанскую гладиаторскую школу…
– В какую из трех?
– Э, друг, – Барбий нахмурился, – погоди. Я только начал, а ты мне уже не веришь!
– С чего ты взял?! Верю! Просто интересно.
– Нет, так я не согласен. С чего это тебе «просто интересно»? Какой интерес тебе в таких мелочах?
– Не хочешь говорить – не надо.
– Ладно, Назон, ты только больше не спрашивай. Я, знаешь, не люблю, когда меня так вот неожиданно спрашивают. Тебе говорили, что ты на судью похож?
– Нет. А что – похож?
– Очень. Когда ты вот так смотришь-смотришь, будто хочешь в самую печенку человеку вглядеться, а потом ка-ак спросишь!
– Но я же не судья! И не дознаватель!
– А когда-то был. Скажи: был?
Проницательность Барбия плохо вязалась с его обычным простодушием. Я был впечатлен.
– Служил немного. Триумвиром по уголовным делам.
– О! Триумвиром! Я же говорю!
– Раз ты угадал, значит ты прав: что-то такое во мне осталось. Впредь обещаю на твою печенку не смотреть. Ну так что там в Капуе?
