Понемногу люди собрались, и в зале возникла та самая, вроде бы расслабленная, но уже готовая к началу предстоящего действа, чуть искрящаяся атмосфера. Люди ещё разговаривали меж собой, но в любое мгновение готовы были легко, хоть и без подобострастия, замолчать. Но вот того остро сосущего чувства, когда пустота на сцене становится совершенно невыносимой и всякий желает, чтоб она была немедленно заполнена, – его не возникало.
К тому моменту, как Михаил образовался у микрофона, я успел принести себе ещё пару тяжёлых и холодных, как гири, бокалов пива. Несколько десятков людей ударили ладонью о ладонь, приветствуя большого черноволосого человека, который выставил на стойку слева от клавиш белые листы с текстами песен.
Тяжёлые пальцы звезды рок-н-ролла, который, конечно же, давно забыл быть звездой и почти никем так не воспринимался, – его, говорю, тяжёлые пальцы деревянно коснулись клавиш. Раздался пока ещё не распевшийся, напряжённый голос, который проводил прямые линии в воздухе.
Отпивая из бокала пиво, уже невкусное – оно всегда невкусно, когда чрезмерно, – я ревниво оглядывал зал: как они реагируют на моего гостя, все эти люди, сидевшие вокруг за столиками, и медленно пьянел, отчего ревность моя становилась не очень искренней, но гораздо более агрессивной.
Не в силах усидеть, я сделал несколько кругов по залу, заглядывая людям в лица, но ничего так и не умея определить.
Голос Михаила набирал крепость, и линии, пересекавшие зал, становились всё более резкими и сложными.
Моё пиво никто не тронул, зато за столик подсели две девушки, по всему было видно – сёстры, хотя одна светлая, а другая наоборот. Я немного посмотрел на них, сверяя скулы и разрез глаз, всё более доверяя своей догадке.
– Сёстры? – спросил я, когда голос Михаила смолк на минуту.
Они кивнули, словно бы отразившись друг в друге, светлая в тёмной, тёмная в светлой.
И я кивнул им в ответ. Сёстры озирались по сторонам, явно далёкие от произносимого высоким человеком на сцене. Отчего-то их поведение вовсе не смущало: порой девочкам положено быть рассеянными, неумными, невнимательными.
Но Михаил снова запел, и допивая второй бокал с пивом, отдававшим странным, кислым вкусом, словно жуёшь рукав джинсовой куртки, – ну вот, дожёвывая рукав, я заметил, как сёстры, очарованные чем-то ещё не ясным для них самих, обернулись к сцене, забыв обо мне.
Вместе с тем на площадке в центре зала по одному, как заблудившиеся, стали собираться люди. Они стояли, подняв вверх удивлённые головы, и в плечах их будто таилась готовая ожить судорога.
Этот двухметровый зверь медленно возвращал себе власть – сегодня, сейчас, у меня на глазах, – и власть эта всё более казалась абсолютной и непоправимой. Сёстры медленно встали и тоже пошли к сцене, мне очень понравились их джинсы, они были замечательно заполнены. Встав напротив Михаила, сёстры делали бёдрами плавные, почти неприметные движения, словно рисуя два мягких, плывущих круга – белый и чёрный.
Неожиданно пришалевший от выпитого, равнодушно оставив без внимания круг чёрный и круг белый, кривя губы, я, по пьяному обыкновению, начал разговаривать с собой, в каком-то полубреду произнося: «Это опять звезда рок-н-ролла, вы же видите, слепцы… это опять звезда… вот он превращается из никчёмного козыря в чёрного кобеля, которого не отмоешь добела… ни бесславием, ни забвением, ни презрением не отмоешь его…»
Михаил действительно был похож на огромного курчавого умного пса, спасателя, и вот он взрывал лапами чёрные липкие почвы – за шиворот, крепкими зубами вытаскивая одного за другим слабых людей в освещённый квадрат.
В освещённом квадрате у сцены толпилось уже жаркое множество, и общая, из плеча в плечо, судорога наконец надорвалась, раскрыла рты и грудные клетки, и после очередного вскрика звезды все закричали в ответ, требовательные и влюблённые.
Михаил впервые улыбнулся – наверное, в очередной раз поняв, что он ещё в силе, ещё в голосе, и снова овладел тем, на что издавна имел все основания.
Мальчики возле сцены, слушая требовательный голос, напрягали мышцы и жаждали сломать кому-нибудь голову.
Сёстры рисовали круги один за другим, и движения их становились несдержанней и сложнее – теперь в каждом кругу они изящно выводили некий иероглиф, требующий разгадки.
Даже порочные хозяева кабака начали дёргать щеками, словно из них выходил бес, погоняемый чёрным псом.
– Сыт по горло! – выкрикивал свой древний боевик человек на сцене. Он, казалось, стал вдвое больше, и ненасытное его горло затягивало всех, будто в чёрную воронку.
Собравшиеся пред ним кружились всё быстрее и быстрее – сумбурные, растерявшиеся, набирая сумасшедшую скорость, сшибаясь и расшибаясь. И вдруг словно вышли разом в иной свет, где глаза раздёрнуты и хочется кричать так, чтоб лёгкие вместили и выместили всю ярость сердца и всю радость плоти.
Звезда рок-н-ролла, вернувший за сто минут своё звание, стоял на сцене, потный яростным потом искателя и трудяги.
Срывая голос, бушующие у сцены требовали, чтоб он не уходил и не оставлял нас теперь, когда мы вновь признали его. Сёстры прекратили рисовать круги и застыли, оледенев.
– Я устал, ребят, – сказал Михаил и, переступая провода, сдувая чуб с лица, пошёл в сторону гримёрки.
– Правда устал, – повторил он хриплым голосом, взмахнул рукой и шагнул за сцену.
Вслед ему раздались топот, свист и вой.
Кричали долго и требовательно, но теперь уже звезда была в своём праве – ему приходилось слышать и не такой свист, и не такой гай.
– Упроси! – неожиданно бросились ко мне несколько человек. Я стоял на сцене, слева, приглядывая за тем, чтоб никто не кинулся без спросу к моему гостю.
Я кивнул, отчего-то уверенный в том, что всё будет правильно.
Заглянул в гримёрку. Михаил пил воду и явно никуда не собирался.
– Спой ещё одну, – сказал я просто.
Михаил посмотрел на меня внимательно, ни слова не говоря, встал и вернулся на сцену.
«…если бы здесь было десять тысяч человек, их вопли взорвали бы сердца нескольких ангелов, рискнувших пролетать неподалёку», – думал я, глядя на раскрытые рты людей, когда музыка закончилась.
Дождавшись, пока возбуждённая и удивляющаяся сама себе публика разойдётся, мы вылезли из гримерки, загрузились в машину и приготовились двинуть в магазин, где хранилось много разнообразного спиртного.
Неподалёку от кабака всё ещё стояли сёстры, переступая на плавных ногах, словно выстукивая четырьмя каблуками очень медленную мелодию ожидания.
– Какие… – сказал Михаил хрипло, усаживаясь на переднем сиденье и не находя подходящего определения.
Я на секунду задумался и решил для себя, что нам они не пригодятся.
«Прощайте, овцы тонкорунные», – подумал я нежно, и, мягко взвыв, машина оставила их, наглядно опечаленных.
