– Смешно, – объяснял он свой смех.
Это было его любимое словечко. Вернее, даже два словечка.
Иногда «смешно» произносилось с нежностью, с эдаким мужским придыханием, когда смешное было славным, надёжным, очаровательным.
В другой раз «смешно» ставилось как печать – когда заходила речь об изначально неверном и дурном. Тогда это слово произносилось кратко и глухо.
Ну вот как в моём случае.
– Давай о другом говорить, – предложил я доброжелательно.
– Ну, дав-вай! – отвечал он дурацким голосом, это было другое его любимое словечко.
– Сегодня в магазине пронаблюдал чудесный мужской подарочный набор – пена для бритья, гель для душа и презерватив, – сообщил мне белоголовый. – Это как: побрился, принял душ, надел презерватив и пошёл гулять? Разумно.
Он страстно, мучительно, неустанно любил женщин. Женщины не очень хотели отвечать ему взаимностью, и мне думается, он так и не изменил жене ни разу.
О женщинах я не люблю говорить, и поэтому мы пошли на четвёртый круг молча.
Трезвели потом на улице, гримасничая розовыми лицами.
– Какой красивый июль, облачный и медленный, уплывает из-под… глаз, – сказал я, прервав молчание. – Мне уже надоели прежние названия месяцев. Июль надо переименовать в Месяц Белых лебедей. А ноябрь – в Месяц Чёрных журавлей.
– Тогда можно было бы говорить: «Не стреляйтесь в Белых лебедей», – завершил мою мысль белый и смахнул каплю хреновухи с щеки. Он иногда плакал, умел это.
День продолжился с черноголовым.
Черноголовый разводился с женой. Он не любил женщин, зато они любили его безусловно и проникновенно. А черноголовый любил политику, ему нравилось находиться внутри неё и делать резкие движения.
Он быстро сделал жаркую карьеру, и его безупречно красивое лицо, гимназическую осанку, прямые жесты возмужавшего, разозлившегося, но по-прежнему очаровательного Буратино часто можно было наблюдать на собраниях упырей, отчего-то именовавших себя политиками.
Черноголовый поднялся так высоко, что я боялся, хватит ли нам сил теперь дотянуться руками для рукопожатия. Но вечерняя наша встреча успокоила – хватило легко. Объяснялось всё просто: я нисколько не завидовал ему, а сам он не терял с плеч крепкой головы, по-прежнему глядя округ себя и внутрь себя иронично.
– Наша встреча не случайна! – сказал черноголовый, широко раскрывая глаза.
Мимика его лица играла марш.
Он, обладающий идеальным слухом на слово, умел пользоваться пафосным словарём, мог себе позволить.
– Я вижу в этой встрече смысл! – сказал черноголовый, сужая глаза и наклоняясь ко мне через стол.
– Я получил сегодня замечательное предложение. Там… – он еле заметно кивнул головой.
Мы сидели в кафе возле Кремля.
Я покосился в ту сторону, куда мне указал черноголовый.
– Что ты думаешь? – спросил он меня, он вообще часто так спрашивал, в отличие от белоголового, который с большим интересом рассказывал, как думает он.
– Я думаю, это восхитительно, – ответил я на чистом глазу. – Тебе надо соглашаться.
– Я согласился, – ответил он торжественно и твёрдо.
Черноголовый не пил в тот вечер, но мы всё равно встали и сменили кафе, и ушли от Кремля подальше, чтоб нас не подслушивали из больших окаменевших башен.
На улице мы застали дождь, и я размазал его по лицу, а черноголовый поселил в волосах. Волосы его стекали по щекам.
Мы ночевали с белоголовым в комнатке нашей знакомой, муж которой уехал в командировку. Немного пошутив на эту тему, мы выпили за вечер одну бутылку водки, а потом вторую.
Пока выпивали, много говорили, белоголовый раздражённо, я – доброжелательно.
«Смешно! – часто повторял белоголовый, слушая меня. – Смешно!» – припечатывал он.
– Ты что, анекдоты ему рассказываешь? – не выдержала и спросила меня, выглянув из соседней комнатки, жена нашего товарища.
– Ага, анекдоты, – засмеялся я. – А так как этот вол не умеет смеяться, он просто говорит – смешно ему или нет.
– Сейчас ко мне подруга заглянет, будете её веселить, – пообещали нам.
Белоголовый оживился, хреновуха качнулась в такт настроению, лицо приободрилось.
Подруга оказалась милой, и веселить её было настолько приятно, что пришлось пойти за ещё одной бутылкой водки.
Они шли впереди, белоголовый был сдержан и уверен, девушка мягка и разговорчива. Я хромал за ними.
– Ты что отстаёшь? – спрашивала меня девушка, оборачиваясь.
– Я купил новые ботинки, они болят на мне, – жаловался я.
Она оценила мою обувь и сказала:
– Знаю один отличный способ. Если жмут ботинки, нужно залить их горячей водкой.
Мы переглянулись с белоголовым.
– Ботинки, полные горячей водкой, – произнёс он проникновенно.
– Отличное название для рассказа, – сказал я.
– Я первый его напишу, – заявил он.
– Нет, я, – пообещал я.
Вечер удался, особенно после того, как белоголовый, глядя на стопу нашей новой знакомой, заметил лирично, что любит всё маленькое.
Я тут же раздобыл в шкафу маленькую, как напёрсток, рюмочку и предложил её другу.
– Сейчас я принесу тебе маленькие сигаретки, будешь пускать ими маленький дымок, – продолжил я, захлёбываясь от хохота. – Утром приготовим тебе маленькие, как ноготки, котлетки. Покушаешь их, зашнуруешь маленькие шнурочки и пойдёшь по маленькой дорожке. Только не потеряй в пути свой маленький талантик…
Мы ещё долго смеялись на эту тему, и белоголовый грохотал громче всех, но потом неожиданно запечалился, разом остыв к шутке.
В полночь девушка оставила нас. Она долго надевала сапожки, а белоголовый смотрел на неё сверху.
Мы легли с ним спать в одну здоровую кровать, на белые простыни и пышные подушки, тихие, как молочные братья.
Утром белоголовый, с испарившейся из глаз хреновухой, уверял, что я гладил его ночью по голове и говорил: «Мой большой и белый дружок! Не сердись!»
День застал нас на книжной ярмарке, где мы по-прежнему работали двумя часовыми стрелками, совершая ровные круги: белоголовый твёрдо, а я хромая всё больнее и жальче. В нас, постепенно доливаемая, плескалась жидкость, подбираясь к ясным глазам.
Не выдержав, я рассказал белоголовому о черноголовом: меня, как песчаную башню, подмывала гордость. Башня не выдержала и обвалилась на белоголового велеречивым хвастовством за победу друга.
– Представляешь, кем он стал сегодня утром? – спешил я, буквально подталкивая белоголового разделить со мной радость.
