Можно сказать, что сегодня в полной мере проявляется амбивалентность русского характера. Чревоугодие практиковалось у нас и раньше, но было привилегией людей высоких сословий. В семье – это мужская привилегия, тоже потому, что статус мужчины в семье был выше. Ему первому подают, за ним право распределять еду, отстранять от застолий неугодных и т. д.
Исторический страх перед голодом у нас под кожей. Иногда мы готовы любой ценой накормить ребенка. Кормление ребенка для российского родителя зачастую – техническая задача, одно из дел, которые нужно успеть сделать. Мы не живем, а работаем. Мы не общаемся с детьми, а организуем производственный процесс, налаживаем конвейер детско-родительских команд-исполнений. Мы сами исполняем задания от авторитетных лиц и от своих детей требуем того же: вовремя хорошо покушать, убрать за собой и приступить к другому заданию.
Психологические последствия насильственного кормления детей, которое активно практикуется у нас: брезгливость, страх пробовать новое, необычное, нетерпение к разнообразию.
Адаптация в условиях иной культуры включает гастрономическое отторжение и шок на первом этапе. У русских он бывает непреодолимым.
Родители из России до сих пор практикуют минимальную норму воспитания ребенка: самое главное – его накормить. Когда женщины принимают решение рожать, они прикидывают, будет ли им чем кормить ребенка.
Пренебрежение эстетикой еды, смена утилитарной установки «еда как необходимость» на статусную «еда как привилегия и удовольствие» приводит к печальной практике поедания всего, что попадется под руку, перед экраном телевизора или компьютера, в одиночку (никто тебе не указывает), в халате…
Заимствованный якобы с Запада и неверно понятый гедонизм, стремление отрываться по полной, получать удовольствие, не напрягая ничего, кроме челюстей, укоренен и в российской традиции чревоугодия. Западный гедонизм не исключает чувства меры. Гедонизм по-французски – это соразмерность, вкус, гармония внутри и вовне. Французы могли бы есть больше, надевать больше, покупать больше, но для них важно, чтобы то, что они уже едят, пьют и надевают, создавало ощущение яркой, радостной включенности в мир.
Гедонизм в духе рыночного потребления на американский лад – это совсем другое: получать удовольствие, еще больше удовольствия, еще, еще! Без границ. Если счастья и еды хватит на всех, то к чему себя ограничивать?
Публичное, на виду у гостей или челяди поедание бесконечного каравана блюд – это утверждение власти, ритуал устрашения, способ визуализированного психологического давления на окружающих: «И вас съем, если понадобится!» Сила власти измеряется количеством съеденного. Не зря в русском языке слово «съесть» используется в переносном в смысле – лишить работы, ославить, понизить в статусе, поставить само будущее человека под сомнение.
В мусульманской культуре дистанция между властными и подчиненными еще больше, дом разделен на мужскую и женскую половины, женщина не сидит за столом и не смеет лица показать, не то что слова молвить. Прием пищи может стать сакральным актом, как сама власть. Помните, в мультфильме про Мюнхгаузена, который хотел попасть на прием к визирю, но ему отказывали – не время, мол: «Не видите, мы кушаем!»
Обед может быть унизительной акцией, а может возвышать и человека, и сам процесс.
Если еда – это способ установления иерархии и власти в семье, что ближе к российской практике, тогда:
1) дети собираются за столом по команде взрослого; во время обеда взрослый внимательно следит за тем, чтобы они ели быстро, слаженно, аккуратно – так удобней подавать следующее блюдо;
2) за общим столом дети должны молчать («Когда я ем, я глух и нем!» – дежурный плакат в пионерских столовых) или отвечать на вопросы, когда их спрашивают;
3) в праздничные дни, когда приходят гости, дети должны питаться отдельно, чтобы не мешать, дать отдохнуть и поговорить старшим; за «взрослым» столом подают спиртное и говорят на «недетские» темы;
4) за непослушание ребенка лишают сладкого, а то и всего обеда;
5) наоборот, если вести себя хорошо, можно получить добавку – что-то вкусное.
Еда – социальный процесс. А еда перед монитором сродни крайней степени одичания. Еда может сближать людей, а может разобщать.
Проблема праздничных отечественных застолий в том, что у них нет четкого контура и плана. Гости долго собираются, но и уходят из гостей с неохотой и опозданием, когда у хозяев уже нет сил убирать со столов и мыть посуду. В противовес праздникам, будничные обеды сдержанны, аскетичны, немногословны. Еда готовится на скорую руку или просто разогревается, все едят на ходу, когда кто ухватит. Точно так же мы и детей кормим, без преамбул и послесловий. Постоянно жующий человек часто не ест, а заедает проблемы, не решая их.
Русские перекусы – во многом из-за сверхценности еды. Еще выше она, например, в украинской культуре, поскольку этот народ пережил страшный голод. Худоба там воспринимается как тревожный симптом фатального заболевания.
– Наедайся впрок, чтобы, когда наступят тяжелые времена, была жировая прослойка про запас, – учила меня бабушка.
Ну, чем не медведи, которые отъедаются летом-осенью, а потом всю зиму лапу сосут?
Родители часто давят на мораль или грозят санкциями:
– Если ты не будешь меня слушаться, я тебя поставлю в угол. Ешь немедленно, тебе говорят!
– Если ты не будешь кушать, ты умрешь от голода.
– Ты меня не изводи. Все дети едят это!
– Давай не капризничай. Быстро съедай и пойдем по делам!
Рассказы о фундаментальной пользе еды понятны детям только после семи. До этого возраста на детей производит впечатление вид блюд, продуктов.
Еда и прием пищи – это универсальный способ восполнения сенсорного дефицита, в котором пребывает житель современного города.
Чем красивее будет сервирован стол, чем интересней беседа, тем больше «энергии» вы аккумулируете для дальнейших свершений. Энергетическая ценность продуктов не только в их химическом составе, но и в составе гостей за столом. Русская любовь к бесконечным застольям связана с тем упоительным, почти психоделическим счастьем, в которое мы погружаемся, перебрасываясь тостами, репликами, взглядами.
К сожалению, семейные обеды и ужины становятся редкостью. Каждый член семьи живет в своем режиме, общее пространство взаимодействия не формируется. А ведь с любовью накрытый стол – это домашняя Мекка, место паломничества, центр притяжения, место, где если не исполняются, то загадываются и обсуждаются желания.
Для детей это еще и волшебное место силы. Садясь за один стол с родителями, они встают из-за обеда чуточку взрослее и увереннее в себе.
Наша поговорка «Когда я ем, я глух и нем!», как все практики скорбного молчания в нашей культуре, увеличивает психологическую дистанцию между детьми и родителями. Сначала родители не хотят или не видят смысла что-то объяснять ребенку, считая его маленьким, потом ребенок, зная, что родителям нечего будет ему ответить, начинает скрывать свои мысли и чувства.
