Ленин пишет в Гельсингфорс Смилге: «Общее политическое положение внушает мне большое беспокойство. Петроградский Совет и большевики объявили войну правительству. Но правительство имеет войско и систематически готовится… А мы что делаем? Только резолюции принимаем?»
Есть основания полагать, что Рахья привез резолюцию о текущем моменте, принятую 24 сентября на партийном совещании членов ЦК с большевиками-делегатами Демократического совещания. В ней отмечалось полное «высвобождение пролетариата из-под идейного влияния буржуазии», усиление авторитета большевиков среди крестьян и солдат. Указывалось на то, что господствующие классы встали на путь насилия по отношению к народу. Говорилось и о том, что переход власти к Советам «становится лозунгом дня». Но партия ориентировалась не на восстание и свержение правительства, а на его постепенное выдавливание Советами, на «повышение их политического значения до роли органов, противостоящих буржуазной государственной власти (правительство, Предпарламент и т. д.)»
[973]
.
Иными словами, резолюция исходила из абсолютной уверенности в том, что нарастание влияния большевиков есть постоянный вектор развития, и власть перейдет к Советам как бы сама собой. Мысль Владимира Ильича о том, что соотношение сил может измениться в любой момент, во внимание не принималась. И Ленин пишет Смилге: «Керенский в ставке, явное дело, столковывается с корниловцами о войске для подавления большевиков и столковывается деловым образом». А большевики систематической работы по подготовке своих войск не ведут. Между тем «история сделала коренным политическим вопросом сейчас вопрос военный. Я боюсь, что большевики забывают это, увлеченные “злобой дня”, мелкими текущими вопросами и “надеясь”, что “волна сметет Керенского”. Такая надежда наивна, это все равно, что положиться “на авось”».
Поэтому «надо агитировать среди партии за серьезное отношение к вооруженному восстанию…». Иначе «мы можем оказаться в смешных дураках, не сделав этого: с прекрасными резолюциями и с Советами, но без власти!!» Ибо даже если исходить из того, что Всероссийский съезд Советов возьмет власть и предложит воюющим странам мир, даже если, как выразился Владимир Ильич, – «терпеть еще три недели войны», а стало быть новые сотни и тысячи жертв, – то даже при таком предположении, у Финляндского областного Совета этих трех недель нет
[974]
.
Историк Василий Дмитриевич Поликарпов писал: «Вряд ли возможно в полном объеме восстановить весь поток данных, которым он [Ленин] пользовался и перерабатывал в своем уме, – здесь, помимо тех сведений, которые сохранили разного рода письменные источники, были еще, конечно, и переданные устно, часто не фиксировавшиеся, особенно в условиях конспирации. Но проверить соответствие его выводов и характеристик действий контрреволюции действительному положению вещей все же в значительной части вполне возможно»
[975]
.
После того, как 12 сентября III Областной съезд Советов Финляндии объявил себя «властью» по отношению к русским рабочим и дислоцированным здесь войскам и флоту, Временное правительство распорядилось начать вывод «большевистских» частей из Финляндии. Тогда 21 сентября Областной совет заявил, что без его утверждения указания правительства недействительны. Это, естественно, вызвало в Ставке самую яростную реакцию, и Керенский приказал «ликвидировать Финляндию (Облсовет Финляндии – В.Л.) несмотря ни на какие вопли…»
[976]
.
Значит и эта ситуация не терпела ни оттяжек, ни промедления. Поэтому, с точки зрения политической, пишет Ленин Смилге, не дожидаясь никаких общих решений, необходимо «начать сразу осуществлять тот блок с левыми эсерами, который один может нам дать прочную власть в России… Пока там суд да дело, заключите немедленно такой блок у себя…»
А с точки зрения технической – не теряя времени, надо «создать тайный комитет из надежнейших военных, обсудить с ним всесторонне, собрать (и проверить самому) точнейшие сведения о составе и расположении войск под Питером и в Питере, о перевозе войск финляндских в Питер, о движении флота и т. д.»
Что касается работы в массах, то «для правильной подготовки умов, надо сейчас же пустить в обращение такой лозунг: власть должна немедленно перейти в руки Петроградского Совета, который передаст ее съезду Советов. Ибо зачем терпеть еще три недели войны и “корниловских подготовлений” Керенского». В конце письма Ленин предлагает Смилге встретиться в Выборге, но предупреждает, что сделать это надо не медля, «ибо я могу уехать внезапно»
[977]
.
С этим письмом Рахья 27 сентября уехал в Гельсингфорс.
В тот же день – или утром следующего дня – в Выборг приезжает Шотман. Получилось совсем как в авантюрном романе.
Впрочем, история нередко создает такие реальные коллизии, которые не сочинит и профессиональный драматург…
Когда после возвращения с Урала Шотман пришел в ЦК, Яков Михайлович Свердлов, введя его в курс дела, попросил немедленно отправиться к Ленину: «Ильич нервничает, – сказал он, – успокой его». Узнав от финских товарищей, что Ленин – без ведома ЦК – уже перебрался в Выборг, Александр Васильевич приехал к нему прямо на квартиру Юхани Латукки. «Одним из первых вопросов, который он задал мне, как только я вошел к нему в комнату, – пишет Шотман, – был: правда ли, что Центральный комитет воспретил ему въезд в Петроград. Когда я ему подтвердил, что такое решение действительно было, что в интересах его личной безопасности ему необходимо пока оставаться в Финляндии, он потребовал от меня письменного подтверждения этого постановления. Я взял листок бумаги и в полушутливой форме написал приблизительно следующее:
“Я, нижеподписавшийся, настоящим удостоверяю, что Центральный комитет РСДРП(б) в заседании своем от такого-то числа постановил: Владимиру Ильичу Ленину, впредь до особого распоряжения ЦК, въезд в город Петроград воспретить (подпись)”». Какого числа состоялось это решение Александр Васильевич не указывает. Но, как уже отмечалось, вероятно, речь идет о заседании ЦК 21 сентября, где обсуждался вопрос о Зиновьеве.
«Взяв от меня этот “документ”, – продолжает Шотман, – Владимир Ильич бережно сложил его вчетверо, положил в карман и затем, положив руки в вырезы жилета, стал быстро ходить по комнате, повторяя несколько раз: “Я этого так не оставлю, так этого я не оставлю!”»
После того, как Ленин успокоился, у них состоялся долгий разговор о положении в стране и тактике партии. Этот разговор как раз и датирует приезд Александра Васильевича в Выборг. По его рассказу, Владимир Ильич находился под свежим впечатлением сенсационных итогов выборов в Москве. О них он узнал из «Русских ведомостей» от 27 сентября. А питерские газеты приходили в Выборг в тот же день. Значит, и беседа могла происходить либо 27-го, либо 28-го
[978]
.
