А пока тянулись эти интриги, разразилась катастрофа. Казаки мерзли в окопах, их части таяли не столько от боевых потерь, сколько от тифа. Атаман обнадеживал помощью союзников, а ее не было. Люди стали понимать — обман. И самому атаману больше не верили. Чем и воспользовались большевистские агитаторы. Внушали: «Вы что же, против всей России надеетесь устоять? Вас мало, а Россия велика». «Союзники ни Деникину, ни Краснову помогать не будут, потому что европейская демократия заодно с большевиками и своих солдат против них не пошлет». Казаки начали бросать фронт, уходить по домам. Сперва поодиночке, потом сразу три полка…
А на Рождество в станицах появились агенты Троцкого. Бойкие молодые люди в кожанках, с пальцами, унизанными золотыми перстнями. Большевикам на Монетном дворе достались печатные станки и запасы бумаги, и «царскими» банкнотами (которые за линией фронта считались «настоящими», котировались куда выше «керенок» или «донских» денег) агентура снабжалась без ограничений. Бойкие молодые люди швыряли пачки денег на водку, выставляли ее ведрами [186]. И станичники признали советскую власть. Открыли фронт. Красные дивизии вступили на Дон, казаки встречали их хлебом-солью. Но получили в ответ кровавый кошмар…
Готовился он заблаговременно. Троцкий загодя сосредоточил на юге свои реввоентрибуналы, собрал целую когорту помощников — видных «интернационалистов». А командира корпуса казака Миронова, наоборот, удалил на Западный фронт. Убрали и донские полки, перешедшие на сторону красных. Загнали в вагоны и погнали на другой фронт, Восточный. В январе 1919 г. Свердлов провел в Москве совещание начальников политоделов фронтов, где согласовывались детали предстоящей акции. А 24 января вышла директива Оргбюро ЦК за подписью Свердлова: «Провести массовый террор против богатых казаков, истребив их поголовно, провести беспощадный массовый террор ко всем вообще казакам, принимавшим какое-либо прямое или косвенное участие в борьбе с советской властью. К среднему казачеству необходимо применить все те меры, которые дают гарантию от каких-либо попыток с его стороны к новым выступлениям против советской власти…» [109, 137, 166].
На Дону кампанию геноцида возглавил лично Троцкий. Казаков он ненавидел люто. Писал о них: «Это своего рода зоологическая среда, и не более того. Стомиллионный русский пролетариат даже с точки зрения нравственности не имеет здесь права на какое-то великодушие. Очистительное пламя должно пройти по всему Дону, и на всех них навести страх и почти религиозный ужас. Старое казачество должно быть сожжено в пламени социальной революции… Пусть последние их остатки, словно евангельские свиньи, будут сброшены в Черное море…» Он же ввел в обиход термин — «устроить карфаген» казачеству. Запрещалось само слово «казак», ношение формы, лампасов. Станицы переименовывались в волости, хутора — в села (Цимлянская была переименована в Свердловск, Константиновская — в город Розы Люксембург). Во главе станиц ставили комиссаров из немцев, евреев, латышей. Казаков облагали денежной контрибуцией. За неуплату — расстрел. В трехдневный срок объявлялась сдача оружия, в том числе шашек, кинжалов. За несдачу — расстрел. Рыскали карательные отряды, отбирая подчистую продовольствие и скот, по сути обрекая людей на голодную смерть.
Тут же покатились и расправы. Член Донревкома Рейнгольд указывал: «Казаков, по крайней мере огромную их часть, надо будет рано или поздно истребить, просто уничтожить физически». И называл «контрольную» цифру — умертвить не менее 100 тыс. человек [166]. По хуторам разъезжали трибуналы, производя «выездные заседания» с расстрелами. Кое-где начали освобождать землю для крестьян-переселенцев. Казаков выгоняли в зимнюю степь. На смерть. Семьи тех, кто ушел с белыми, объявлялись заложниками. Инструкция предписывала в случае ухода одного из членов такой семьи казнить всю семью. А в случае ухода одной семьи расстреливать «все семьи, состоящие на учете данного Совета».
О том, что творилось на Дону, сохранилось множество свидетельств. И не белогвардейских, а советских. «Нет хутора и станицы, которые не считали бы свои жертвы красного террора десятками и сотнями. Дон онемел от ужаса…» В Урюпинской «в день расстреливали по 60–80 человек. Руководящим принципом было: «Чем больше вырежем, тем скорее утвердится советская власть на Дону». Председатель Донбюро Сырцов доносил: «Расстрелянных в Вешенском районе около 600 человек». В Константиновской «было расстреляно свыше 800 человек. Большинство расстрелянных старики. Не щадились и женщины». В Казанской и Шумилинской за 6 дней перебили 400 человек [20,137,166].
И не просто истребляли, а еще и издевались. В Хоперском округе «смертные приговоры сыпались пачками, причем часто расстреливались люди совершенно невинные: старики, старухи, дети, девушки. Расстрелы производились часто днем на глазах у всей станицы по 30–40 человек сразу… осужденных с издевательствами, с гиканьем и криками вели к месту расстрела. На месте расстрела осужденных раздевали догола, и все это на глазах у жителей. Над женщинами, прикрывавшими руками свою наготу, издевались и запрещали это делать». В подобных расправах принимали участие и многие видные большевики. Например, Розалия Залкинд (Землячка), жена полпреда в Швейцарии (того, которого назначили по протекции Робинса). Она любила лично присутствовать при казнях, понаблюдать, как людей раздевают, как их тела кромсают пули. Член РВС 8-й армии Якир содержал собственный карательный отряд из 530 китайцев, уничтоживший более 8 тыс. человек. Зверствовали и «интернационалисты» более низких рангов. В Морозовской комиссар Богуславский творил расправу без всяких расстрельных команд, сам. Позже в его дворе нашли 50 зарытых трупов, а за станицей еще 150 — мужчин, женщин, детей. Многие из них были не застрелены, а зарезаны, носили следы истязаний, изнасилований.
Впрочем, надругательства над казачками творились повсюду, внедрялись чуть ли не в качестве «нормы». Свидетель сообщал «много было насилия над женщинами… Были насилия над 14-летними девочками, причем говорили, что нужно влить им крови коммунистов». Но физически истребить всех казаков было трудно, поэтому наряду с казнями предусматривались другие меры. Член РВС Сокольников (Бриллиант) требовал направлять казаков на каторжные работы и предписывал «немедленно приступить к постройке и оборудованию концентрационных лагерей». А Сырцов телеграфировал в Вешенскую: «Приготовьте этапные пункты для отправки на принудительные работы в Воронежскую губернию, Павловск и другие места всего мужского населения в возрасте от 18 до 55 лет включительно… За каждого сбежавшего расстреливать пятерых» [20, 166].
Доном кампания геноцида отнюдь не ограничилась. Ведь директива Свердлова и приказы Троцкого действовали и для прочих армий, советских органов. На Урале и в Оренбуржье зверствовали Г. И. Петровский и Шая Голощекин. И тоже издавали свирепые приказы. Петровский писал: «С казачеством нужно покончить… Советская власть должна поставить в порядок дня политику репрессий по отношению к казачеству, политику экономического и, как подсобного ему, красного террора». Здесь, как и на Дону, по станицам и городам казаков косили расстрелы. И планы массовых депортаций разрабатывались. Составлялись проекты расчленения Уральской и Оренбургской областей: часть земель предполагалось отдать соседним губерниям, часть в состав «киргизской степи».
