Пристав Богдан Воейков бесстрастно излагал эти полные сдержанных рыданий думы «старца» Филарета и переходил к интересующему его вопросу надзора: можно ли пускать в монастырь захожих богомольцев и местных жителей? Ввиду того что в ноябре 1602 года невольному иноку дали «повольность» и он захотел «стоять на крылосе», запрос Воейкова имел свое основание. Так взглянули и в Москве, разрешив в ответе Воейкову все его недоумения и вопросы. Наряду с подтверждением, чтобы Филарету ни в чем не было «нужи», были даны следующие приказания: на крылосе «старцу» стоять позволили, но с тем чтобы с ним никто не разговаривал; прохожим людям и местным жителям в церковь впуск был разрешен, но опять-таки под присмотром Воейкова; наконец, как бы удовлетворяя желание невольного инока, приказано было «малого» удалить, а с Филаретом «жить старцу того монастыря, в котором воровства бы не чаять»216. Последнее распоряжение было очень жестоким ударом для опального «старца». Шли годы, престол Бориса колебался, на пороге этого государя стояла уже близкая смерть, а положение инока Филарета оставалось прежним. Но поведение его резко изменилось. Ссылка, лишение свободы и радостей семейной жизни не сломили властной и мощной натуры Филарета, но наложили суровый отпечаток на его характер. Он стал чрезвычайно вспыльчив и раздражителен. Кроме того, как ни был тщателен надзор, а все равно до Филарета доходили вести из внешнего мира. Он слыхал про успехи самозванца, надеялся, что Бориса скоро свергнут с престола, надеялся, быть может, и на облегчение своей участи при перемене режима. И вот в марте 1605 года Воейков вынужден был донести, что «живет де старец не по монастырскому чину; всегда смеется неведомо чему, и говорить про мирское житье… и к старцам жесток». Доносил Воейков, что в ночь на третье февраля Филарет «старца Илинарха лаял, и с посохом к нему прискакивал, и из кельи его выслал вон». Старцы вообще жаловались московскому приставу, что Филарет «лает их и бить хочет», говоря при этом: «Увидят они, каков он вперед будет». Стал отказываться «старец» и от исповеди: быть может, он подозревал духовника в несоблюдении требуемой при этом тайны.
Воейков винил во всех этих нестроениях монастырские порядки, отсутствие городьбы около монастыря, свободный прием всяких прохожих людей и т. д. и добился грозной царской грамоты на имя игумена Антониево-Сийской обители217. Однако вскоре царя Бориса не стало, а при самозванце Филарет получил и свободу, и почести.
Ссылка Никитичей, тяжкая и незаслуженная, унесла у них много сил и жизней. Но она дала, в свою очередь, и новую популярность этому древнему роду. Он был знаменит своими государственными заслугами, стал близок к царской династии при Анастасии Романовне, сделался еще более дорог народу своими бедствиями и гонением, претерпенными от царя Бориса. Между тем бесспорно, что народная любовь к Никитичам ярко сказалась и двадцать первого февраля 1613 года.
Глава пятая
Митрополит Ростовский и Ярославский Филарет во время Смуты 1605–1610 годов
I
Годунов, согласившись стать царем всея Руси, взял на себя исключительную по трудности задачу. Его громадного ума и великих дарований не хватило все же на ее выполнение, и гибель новой династии стала мало-помалу неотвратимой218. Бориса поддерживал центр московского общества. Когда против него вооружились верхи и низы народной массы, опора Годунова оказалась неустойчивой, так как средние слои населения Руси не имели еще к тому времени надлежащей сорганизованности. Поэтому-то самозванец и успел в своем безумно дерзком на первый взгляд предприятии. Поддержанный народным неудовольствием, обострившимся под влиянием страшного голода начала 1600-х годов, и умело пущенной в ход легендой о чудесном спасении царевича Дмитрия, Лжедмитрий очень удачно повел борьбу с правительственными войсками. Однако при жизни царя Бориса самозванец не имел полного успеха. Но когда Борис умер и престол занял его сын Федор, очень богато одаренный, однако совершенно неопытный юноша, картина резко изменилась. Смерть старого Годунова последовала тринадцатого апреля 1605 года, а в начале июня того же года Федор Борисович был уже свержен и умерщвлен. Таким образом, Лжедмитрий беспрепятственно мог вступить на трон московских царей.
Щедрые милости ожидали всех опальных царствования Бориса. Осыпаны ими были и Никитичи. Ивану Никитичу было сказано боярство, а Филарет возвращен в Москву и возведен в сан митрополита Ростовского и Ярославского. Есть известие, по которому Филарет сначала отказывался от этого высокого назначения, так что его «тогда едва священным собором умолиша»219. Инокиня Марфа тоже вернулась из ссылки и поселилась вместе с девятилетним сыном Михаилом в Ростове, где они и прожили до 1608 года.
Нет ничего удивительного в том, что самозванец, желая показать себя «прямым царским сыном», жаловал Романовых. Но почему они не обличили Лжедмитрия? Деликатность этого обстоятельства понималась впоследствии Филаретом Никитичем и другими людьми ХVП века, и они старались обойти молчанием историю Романовых при самозванце220. Немногие памятники Смуты позволили себе заговорить прямо об интересующих нас фактах. Зато они вполне удовлетворительно выяснили нам как источник милостей «ростриги», так и причину молчания Никитичей. О первом мы уже говорили выше. О молчании Никитичей, не обличивших самозванца, хотя и не называя их прямо, повествует позднее «Сказание о царстве Федора Ивановича». Оно отмечает, что «иные страха ради и великия нужды и умолчали до времени»221. И действительно, выступить в первое время царствования самозванца со словами обличения значило обнаружить исключительное геройство и притом почти без всякой надежды на успех. Тем более трудно было ожидать подобного выступления от опальных Никитичей, старший из которых до последних дней царствования Годунова томился в невольном монастырском уединении. Правда, Филарет показал себя впоследствии способным на патриотический подвиг, но это было при других обстоятельствах, когда опасность грозила самому дорогому достоянию древнерусских людей – православной вере. А первое время царствования Лжедмитрия о подобной опасности никто и не помышлял.
Прошло несколько месяцев, и настроение москвичей резко изменилось. Двусмысленное поведение нового царя, не уважавшего русских обычаев и решившегося жениться на иноверке – Марине Мнишек, бесчинства польских и литовских его приверженцев мало-помалу открыли глаза жителям столицы на то, к чему стремился самозванец, тайный католик, и возбудили народное негодование. Этим воспользовался искушенный в политических интригах князь Василий Иванович Шуйский. Он уже в первые дни царствования Лжедмитрия пытался поднять против него русских людей, был вместе с ближайшими родственниками присужден к казни, прощен на плахе и после ссылки возвращен в Москву, где и занял прежнее положение. Шуйский воспользовался своим возвращением для организации движения против самозванца. Дело пошло удачно, и семнадцатого мая 1606 года Лжедмитрий был свергнут и убит через девять дней после своей женитьбы. Его молодая жена, ее отец и многие знатные поляки были взяты в плен, менее знатные перебиты расходившейся московской чернью. Руководитель переворота князь Василий Шуйский при помощи своих приверженцев был провозглашен царем, не устроив созыва общеземского собора для санкции своего вступления на престол.
