Тут стоит подробнее рассказать про доктора Эндерби, поскольку он на протяжении нескольких лет играл в моей жизни большую роль.
Он мне ужасно нравился. Впрочем, справедливости ради скажу, мне нравились почти все врачи и ученые, которых я встречал, а за год я их немало перевидал. Иногда мне даже казалось, что я коллекционирую знакомых ученых, как другие собирают наклейки с футболистами. Ладно, неважно. Про доктора Эндерби я с самого начала понял, что у нас с ним много общего, хотя он был известный невролог, а я обычный школьник.
Во-первых, лысины. После несчастного случая у меня над правым ухом перестали расти волосы. Мама говорила, что это незаметно и надо просто несколько месяцев подождать, когда остальная шевелюра отрастет погуще и прикроет проплешину. Мама вообще не любила короткие стрижки. Но если шрам на голове меня вообще не напрягал, то разной длины волосы — еще как. Так что после несчастного случая я стал брить затылок, оставляя короткий «ежик» только надо лбом. У меня есть машинка, и раз в три недели я привожу свою голову в порядок.
Конечно, у доктора Эндерби лысина была настоящая. В том смысле, что я, захоти отрастить волосы, перестал бы быть лысым, а вот у доктора Эндерби выбора не было. Он начал лысеть в восемнадцать лет, а к окончанию института череп у него стал гладким, как бильярдный шар. Я остался без волос из-за несчастного случая, как Лекс Лютор, а доктор Эндерби — из-за наследственности. Это было ясно и без анализа ДНК: у него было два брата, которые тоже работали в Бристольской королевской больнице, и оба лысые. Про себя я называл его доктором Эндерби-первым, потому что считал, что он лучший. Хотя из трех братьев он был младший и, по идее, должен был именоваться Эндерби-третьим. Он говорил, что они с братьями договорились не пересекаться в больнице, потому что и без того для большинства людей госпитализация — стресс, а если еще увидишь трех лысых врачей с одинаковыми именами на бейджиках… Доктор Эндерби почти все время говорил что-нибудь смешное.
Он вообще был ужасно странный и мог бы в этом потягаться с доктором Уэйр. Врач-невролог и одновременно практикующий буддист. Это значит, что он не верил ни в Бога, ни в загробную жизнь, но при этом считал, что люди должны быть добрыми, потому что это самый осмысленный способ жить. Еще он считал, что регулярная медитация помогает человеку стать лучше и мудрее, хотя лично мне советовал заняться ею по совсем другим причинам. Медитация, говорил он, учит полагаться на собственные силы и находить счастье в самом себе, особенно в сложные периоды жизни. Умение полагаться на собственные силы — это очень важная часть безбожной буддийской вселенной.
Взгляды доктора Эндерби на Бога и медитацию основывались на его понимании работы мозга. У него в кабинете висела на стене табличка с такой надписью черными, в завитушках, буковками:
Мозг с точностью до фунта
По весу равен Богу.
Что мозг для Бога? То же,
Что звук для слога.
[2]
Когда я впервые это прочитал, то не понял: почему текст разбит на четыре строчки и почему в нем так много прописных букв. (Мистер Тредстоун, мой будущий учитель английского, исчеркал бы все красной ручкой.) Но мне понравилось, как это звучит на слух.
Прошло несколько лет, прежде чем я решился спросить доктора Эндерби про эту табличку. Он сказал, что это последняя строфа стихотворения одной очень старой и давно умершей американской поэтессы, которую звали Эмили Дикинсон. Я поинтересовался, что означают эти стихи, но он вместо ответа спросил, как я сам думаю.
— Не знаю, — признался я, почесав затылок. — По отдельности все слова понятные, а вместе — нет.
— Хм-м-м, — протянул доктор Эндерби и тоже почесал затылок, только свой. — А ты знаешь, в чем разница между слогом и звуком?
— Нет особой разницы, — ответил я. — Звук — это звук, и слог — тоже звук. Слог — это кусок звука в слове. Иногда бывает, что все слово целиком. Например, слово «звук» — это звук длиной в один слог.
По-моему, объяснение вышло довольно невнятным, но доктор Эндерби смотрел на меня с интересом.
— Возможно, об этом и речь, — сказал он. — О том, что между ними нет особой разницы. Как между Богом и мозгом.
Я поморщился:
— Вы уверены, что между Богом и мозгом нет разницы?
Доктор Эндерби улыбнулся и поправил очки.
— Мозг каждого человека создает свою собственную, уникальную вселенную, в которой помещается все, что мы знаем, и что мы видим, и что мы трогаем, и чувствуем, и помним. В некотором смысле мозг создает для нас нашу реальность. Без него нет ничего. Кое-кому эта идея кажется жутковатой, а я вижу в ней красоту. Потому и держу здесь, в кабинете, этот текст, чтобы смотреть на него каждый день.
Я сказал, что не понимаю, при чем тут Бог, если доктор Эндерби буддист.
— Для меня в этих строчках Бог — просто метафора, — сказал он.
— Значит, вы не верите, что мозг создал Бог?
— Нет, не верю, — ответил доктор Эндерби. — Я думаю, что это мозг создал Бога. Человеческий ум прекрасен, но не совершенен. Вечно ищет ответы на разные вопросы, а когда находит, убеждается, что они далеко не полны, особенно в том, что касается самых трудных и важных вопросов. Ум может ошибаться, каким бы блестящим он ни был. Поэтому его нужно развивать. Давать ему возможность совершенствоваться.
К этому, собственно, все и сводилось. Мозг доктора Эндерби огромную часть времени был погружен в размышления о мозге.
При нашем знакомстве доктор сказал, что мой первый припадок, вероятно, был не первым. Скорее всего, шестым или седьмым, а может, тринадцатым или двадцать третьим. Трудно сказать наверняка. Я уже упоминал, что за несколько месяцев до того я иногда впадал в какое-то странное состояние: в голове вдруг вспыхивали причудливые видения, слышались непонятные звуки, доносились неожиданные запахи. Я считал, что у меня просто разыгралась фантазия, хотя то, что со мной происходило, больше напоминало сон: вдруг накатывало, а потом отступало, как будто я просыпался. И повторялось это так часто, что в школе мне поставили диагноз «дефицит внимания».
Доктор Эндерби объяснил, что подобным образом проявляются классические симптомы парциального эпилептического припадка, который начинается в височных долях мозга. Обычно на этом месте он спрашивает пациентов, не случалось ли у них в последние полтора года травмы головы. Но в моем случае задавать вопрос не требовалось. Он видел мой шрам собственными глазами и слышал про метеорит. Потому что про него слышали все.
Тем не менее доктор Эндерби не торопился с диагнозом, а сперва прогнал меня через череду обследований. Светил мне в глаза фонариком; постукивал и щипал меня в разных местах, проверяя рефлексы и чувствительность; велел сдать кровь и сделать электроэнцефалограмму — это когда к голове прикручивают всякие проводочки, чтобы замерить электрические колебания в мозгу. Эпилепсия, если вы вдруг не знаете, возникает от избытка электрической активности. Я сейчас расскажу, как там все устроено.
