— Меня тогда еще и на свете не было, — заметил я.
— Считай, что тебе повезло! Дьявольское выдалось десятилетие — для каждого, по какую бы сторону «большой лужи» ты ни жил.
— Ага, — поддакнул я, хотя половины из сказанного не понял. Ничего, решил я, почитаю потом в Википедии, что это за фильмы категории Б и «большая лужа».
Иногда наши с мистером Питерсоном разговоры требовали дальнейших изысканий, но я все равно страшно радовался, что мы опять подружились.
Глава 13
Смерть
Прошел год. Все это время я приходил в себя и копил силы. В школе ко мне больше не приставали — во всяком случае, ни одного инцидента, про который стоило бы рассказать, не случилось. Бой как-то раз бросил под одобрительное улюлюканье своих верных бабуинов в мою сторону что-то обидное, но оскорбление не достигло цели; видимо, я настолько окреп как личность, что сумел нарастить вокруг себя защитный панцирь. На уроках я грыз гранит науки и ни на кого не обращал внимания. Поднимал руку, отвечал на вопросы. Часами сидел над домашними заданиями — наверное, ни один другой четырнадцатилетний подросток на планете не занимался столько, сколько я. По будням я каждый вечер не меньше двух часов проводил в Гластонберийской городской библиотеке, а по выходным — и того больше, и перезнакомился со всеми библиотекарями. Мне нравились библиотекари, нравилось, какие они всегда спокойные, знающие и дружелюбные, готовые по первому зову прийти на помощь. Например, если я спрашивал книгу, которой у них не было, они ее заказывали, причем мне это ничего не стоило. Платил муниципалитет, потому что в муниципалитете считали, что читать полезно для души, а значит, тягу к чтению следует поощрять. Наверное, здорово работать в учреждении, ориентированном на такие высокие идеалы, думал я; если не получится стать неврологом или астрономом, стану, пожалуй, библиотекарем.
В общем, я знай себе учился. В отличие от Элли, которая не меньше трех-четырех раз в неделю влипала в какие-нибудь неприятности. Началось все со злополучного пирсинга: как я и предполагал, никакая челка, даже густо залитая лаком для волос, не могла скрывать правду до бесконечности. После нашего первого разговора не прошло и нескольких дней, а хитрость Элли была разоблачена. Штангу мгновенно разлучили с бровью и выбросили. После этого мать Элли обошла всех ювелиров и татуировщиков в радиусе десяти миль и всем вручила фотографию дочери формата А4 с указанием даты рождения, домашним телефоном и надписью огромными буквами: «Этой девочке пирсинг НЕ делать!!» Кроме двух восклицательных знаков и заглавных букв миссис Фицморис использовала красные чернила. Как видно, не очень-то она доверяла местным ювелирам и татуировщикам.
Вторая не менее неприятная история разыгралась, когда родители Элли узнали, что работает она вовсе не в «бигмачной», как уверяла их. Я имел несчастье присутствовать при ее развязке. Мистер Фицморис явился в наш салон и заявил, что не одобряет род маминых занятий и не позволит своей дочери работать в подобной обстановке. Мама, не пустив его дальше порога, прочитала ему целую лекцию об основах колдовства: духовном пробуждении, единении с природой, гармонии с собой и стихиями, астральных проекциях и семи планах знания и бытия.
— Черная магия, — подвела она итог, — лишь капля в этом огромном океане. Дилетанты часто неверно понимают ее суть. А ведь в ней нет ничего страшного — не больше, чем в чудесах, приписываемых Христу, который ходил по воде и воскрес после смерти.
Тут мистер Фицморис с угрозой в голосе сказал, что сейчас позвонит своему адвокату. Под таким напором маме пришлось признать, что держать Элли на работе она не имеет никакого права.
Передышка длилась недолго. Как только Элли исполнилось шестнадцать лет и она получила сертификат о неполном среднем образовании (с оценками, которые во избежание ссоры лучше было с ней не обсуждать), так немедленно вернулась в салон, а вскоре, решив, что жизнь с родителями невыносима, перебралась в квартиру над салоном. Сэм к тому времени уже съехала, а Жюстин отправилась в Индию «искать себя».
Как я и предполагал, наше с Элли общение протекало далеко не безоблачно, особенно поначалу. У нее с лица не сходило выражение крайней скуки, но при этом она постоянно меня подначивала, отпуская ехидные шуточки и картинно закатывая чрезмерно накрашенные глаза. Но иногда, и даже довольно часто, забыв про свою хандру, Элли вдруг становилась доброй и по-сестрински теплой, а если и подзуживала меня, то беззлобно. Только это было еще хуже. Когда она закатывала глаза и язвила, я хотя бы понимал, как себя вести. Ласковая Элли вгоняла меня в смятение. Несколько раз, чувствуя приближение приступа, я запирался в кладовке и медитировал.
К тому времени я уже научился неплохо справляться с эпилепсией. Я по-прежнему дважды в год ездил на осмотр к доктору Эндерби, и когда мне исполнилось четырнадцать, мама нехотя согласилась отпускать меня одного. В конце концов, чтобы везти меня в Бристоль, ей пришлось бы бросать на всю субботу салон, да и доктор Эндерби уверял ее, что я прекрасно доберусь сам и беспокоиться не о чем. Он считал, что самостоятельность принесет мне пользу, как бы позволив взять ситуацию в свои руки. Я сел на 376-й автобус, который останавливался на Гластонбери-Хай-стрит и шел до центра Бристоля, откуда до больницы было пять минут ходьбы.
Генерализованные приступы настигали меня один-два раза в месяц, и доктор Эндерби сомневался, что их частоту удастся снизить увеличением дозы лекарств. Мы определили, что очередной приступ обычно провоцирует один из «триггеров»: стресс, тревога или недосып, и решили, что имеет смысл сосредоточиться на практиках контроля над недугом, на когнитивно-поведенческой психотерапии и всем таком прочем. Доктору Эндерби не нравилось, что я редко занимаюсь медитацией и прибегаю к ней слишком поздно, когда приступа уже не избежать, — вместо того чтобы практиковать ее регулярно как профилактическую меру.
— Ты ведешь себя так, словно в шторм пытаешься вычерпать воду из дырявой лодки, — говорил он. — Лодку захлестывают волны, с неба льет дождь, грохочет гром, дует ветер, и ты того и гляди налетишь на рифы… В таких обстоятельствах трудно не утонуть. Вот почему ты должен быть уверен, что твоя лодка не даст течь. Тогда тебе не страшен никакой шторм. Понимаешь?
— Вроде понимаю, — сказал я. — Мой мозг — это непригодная к плаванию лодка, шторм — стресс или вообще болезнь, а медитация — молоток, гвозди, доски и смола. И прежде чем пускаться в плавание, я должен починить лодку.
Доктор Эндерби улыбнулся.
— Верно. Правда, я бы не стал сравнивать мозг с непригодной для плавания лодкой. Слишком много допущений. Но общую идею ты уловил. Если ты будешь заниматься регулярно — желательно каждый день, то повысишь свои шансы удержаться на плаву.
Так я и поступил и постепенно втянулся. За последние четыре года я привык начинать день с получасовой медитации и нарушил это правило не больше пары раз. К тому, что утро — лучшее время, я пришел опытным путем. По утрам голова свободна и ничто тебя не отвлекает. Обычно я вставал от половины седьмого до семи, немного приходил в себя и принимался за упражнения. По совету доктора Эндерби я устроил у себя в комнате уголок для медитации: постелил мягкий коврик, положил подушки, поставил лампу с тремя режимами яркости и оставил немного места для книжек и дисков. Я никогда не медитировал под музыку, чтобы не отвлекаться, но вскоре начал минут по пятнадцать слушать после медитации классику — диски я позаимствовал у мистера Питерсона. В смысле релаксации самыми действенными оказались ноктюрны Шопена.
