— Прости, Алекс, — сказал мистер Питерсон. — Курта сейчас усыпят. У нас нет выбора.
У меня аж живот скрутило.
— Но ведь врач сказала, у него просто ранена лапа! Его можно вылечить!
Миссис Гриффит погладила меня по плечу.
— Алекс, — мягко сказала она, — ты не совсем правильно понял. Доктор сказала, что раны излечимы. Но она не говорила, что Курта можно вылечить.
— Если они излечимы, то их и надо лечить! Зачем ей было это говорить? Это и так очевидно!
— Курту уже не поможешь, — сказал мистер Питерсон. — Пойми ты это наконец.
— Они могут его спасти!
— Это не спасение, — возразил мистер Питерсон. — Я вижу, тебе трудно, но постарайся понять. Когда Курт проснется, ему будет больно. И эта боль останется с ним навсегда, сколько бы он ни прожил. Вот от чего мы должны его спасти.
— И что теперь, пусть он умрет?
Миссис Гриффит сжала мое плечо.
Мистер Питерсон несколько секунд молча смотрел на меня, а потом произнес:
— Да, парень. Пусть он умрет.
Я разревелся. Мистер Питерсон даже не моргнул.
— Он не будет мучиться, — объяснил он. — Просто тихо уснет. Это единственное, что мы можем для него сделать. Ты ведь это понимаешь?
Мы немного помолчали.
— А что потом? — спросил я наконец. — Ну, когда он уснет?
— Что ты имеешь в виду?
— Мы его похороним?
— Тебе от этого станет легче? — Да.
— Значит, похороним.
С выбором места особых проблем не возникло: на участке была только одна подходящая клумба в западной части сада, сразу за сараем и теплицей. Из земли здесь торчала пара розовых кустов, зачахших то ли в этом году, то ли еще раньше. Мистер Питерсон и так собирался заменить их новыми, но сделал это только после похорон.
Яму пришлось копать очень долго. Пять футов в длину, два в ширину и три в глубину. Примерно три кубических фута земли, которые я перекидал практически в одиночку. Поначалу мистер Питерсон тоже взял лопату, но я видел, как ему тяжело. К тому же идея принадлежала мне, а не ему. Поэтому я сказал, что справлюсь сам, тем более что вдвоем там было не развернуться. Мистер Питерсон закурил самокрутку с травой и некоторое время наблюдал, как я работаю, а потом ушел в дом. Наверное, понял, что для меня важно выкопать эту яму самостоятельно.
Как я уже говорил, я впервые столкнулся со смертью — не в виде философской концепции или карты таро, а с настоящей смертью, — и это многое объясняло. Допускаю, что, стоя на бывшей клумбе и орудуя лопатой, я выглядел до крайности нелепо. Под конец я стоял в яме по пояс, с ног до головы перемазанный землей, и у меня ломило все тело. Но сам себе я нелепым не казался — ни в малейшей степени. Я сделал то, что обязан был сделать. Пусть от моих стараний ничего не изменится, да и Курту, если уж на то пошло, все равно, но ведь с похоронами всегда так.
Похороны нужны не мертвым. Они нужны живым.
Я работал без передышки. Махал и махал лопатой как заведенный. Трудности начались после первого же фута: грунт пошел плотный, с вкраплениями камней и переплетением корней, плюс чем глубже делалась яма, тем труднее было выбрасывать наверх землю. Под конец у меня ныло все — руки, ноги и спина, а на ладонях вздулись пузыри. Но, несмотря на физические страдания, я почувствовал себя лучше.
Яма получилась очень аккуратная. Я как мог выровнял углы и утрамбовал стены. Мистеру Питерсону, подумал я, понравится такая ровная могила. Меня не покидало ощущение, что я совершил что-то важное. Я зашел в дом, позвонил маме, рассказал о том, что случилось, и предупредил, что вернусь поздно. Потом позвонил миссис Гриффит и спросил, не хочет ли она прийти на похороны. Мне казалось, что ее тоже надо позвать: ведь она вместе с нами пережила этот трудный день и участие в погребении принесет ей облегчение. Она сразу согласилась. Сказала, что обязательно придет. Раз уж я взял на себя инициативу похорон, то, наверное, сказать Курту прощальное слово следовало тоже мне. Я не бывал на настоящих похоронах, а мое религиозное воспитание заметно отличалось от традиционного, но я видел по телевизору, что положено говорить перед могилой. Например, такие слова: «Пепел к пеплу, прах к праху». Но я не думал, что должен их произнести. Слишком уж возвышенно они звучали, да к тому же у меня не было стопроцентной уверенности, что их позволено произносить кому-то кроме священника, а я ведь не священник. В конце концов я решил, что просто прочитаю отрывок из книги. Например, из романа, написанного тезкой Курта. Я достал с полки мистера Питерсона экземпляр «Сирен» и стал искать то место, где вроде бы говорилось про собаку и про смерть. Нужный отрывок нашелся на 206-й странице. Правда, он оказался более грустным, чем я помнил.
«Взрыв на Солнце разлучил человека с его собакой.
Если бы Вселенная была основана на милосердии, она позволила бы человеку и его собаке остаться вместе.
Но Вселенная, в которой жили Уинстон Найлс Румфорд и его пес, не была основана на милосердии. Казак отправился впереди своего хозяина выполнять великую миссию — в никуда и в ничто.
Казак с воем исчез в облаке озона и зловещем сверканье огненных языков, со звуком, похожим на гудение пчелиного роя.
Румфорд выпустил из пальцев пустую удавку. Эта цепочка воплощала мертвенность — она упала с невнятным звуком, легла неживыми бессмысленными изгибами — лишенная души рабыня силы тяжести, с хребтом, перебитым от рождения».
[3]
Очень поэтично и по смыслу подходяще, но слишком уж мрачно, чтобы читать на похоронах. Поэтому я выбрал две цитаты из прощальной речи Румфорда со страницы 207, те, что начинаются со слов:
«Я не умираю. Просто настало время распрощаться с Солнечной системой…» и «Я всегда буду везде, где побывал раньше».
Когда мы опустили Курта в яму, время приближалось к восьми вечера, но в саду было еще светло и я прочитал нужный текст без всяких затруднений. Потом мы с мистером Питерсоном засыпали могилу землей. Лопат было всего две, поэтому миссис Гриффит нам не помогала, но, по-моему, ей хватило и того, что она просто смотрела, как мы работаем. Закапывать яму гораздо легче, чем выкапывать, и мы справились буквально за несколько минут. Клумба теперь выглядела почти как прежде. Немного погодя мистер Питерсон закурил очередную самокрутку, а миссис Гриффит сказала, что ей очень понравилось то, что я прочитал.
— Это Воннегут, — объяснил я. — Курта назвали в его честь.
— Понятно, — отозвалась миссис Гриффит. — Ты хорошо читал.
Позже, когда миссис Гриффит уехала домой, а солнце закатилось за край живой изгороди, окрасив небо в светло-фиолетовый цвет, из дома вышел мистер Питерсон. Он сказал, что мне пора домой, потому что мама будет волноваться.
— Да-да, — кивнул я. — Можно, я еще постою? Я недолго.
