Его заметили. Он стал секретарем Марии Медичи. И, наверное, единственным, кого удовлетворили «результаты» Генеральных штатов. Ведь в стране ничего не изменилось. Де Роан с гугенотами продолжал бунтовать и намеревался сорвать испанские браки, перехватив невесту. 13-летнюю принцессу Елизавету по своей территории повезли в сопровождении армии, потратив на это из казны последние гроши. На пограничной реке Бидассоа обменялись невестами, получив от испанцев Анну Австрийскую, а чтобы сыграть ее свадьбу с Людовиком XIII, Мария влезла в долги и вымогала подарки от городов.
Но, едва успели погулять на свадьбе, принцы снова взбунтовались. И шантажировали гражданской войной, опять требуя пожалований. Причем аппетиты росли. Теперь Конде просил губернаторство Берри и 2,4 млн., герцог Мэнский — Гиень и 900 тыс., Сюлли — 2,4 млн. А кроме них, претензии предъявили еще и Буйонн, Лонгвиль, Росси, Вандом. И всем дали! Да только Кончини при этом и себя не забывал, прибрал еще ряд городов и замков, а государственные финансы отдал своему фавориту Барбену, сформировав новое правительство. В него вошел и Ришелье — он уже зарекомендовал себя верным человеком Марии и Кончини, и его сделали духовником Анны Австрийской, дали портфели военного министра и министра иностранных дел. Хотя в первый приход к власти он ничем себя не проявил.
Потому что во Франции начался уже полный бардак. Принцы, урвав столь жирные куски, сразу нацелились на продолжение вымогательства. Гиза перекупили, но начал плести интриги Конде. Терпение у Марии иссякло, денег на подачки не было, и его арестовали — что вызвало мятеж остальных принцев. Их возглавил Невэр, захватил ряд местностей при активной поддержке населения — такое правление уже всех допекло. А о юном короле Людовике в этих склоках как-то все забыли. Впоследствии он признавался: «Я притворялся ребенком», — опасаясь за свою жизнь. Молодая жена его не интересовала, он целиком попал под влияние своего любовника де Люиня, который и возглавил заговор.
В атмосфере всеобщей ненависти фаворитка Марии Леонора Галигаи, более умная, чем муж, уговаривала его, что нахапали они достаточно и пора бежать. Однако самоуверенный Кончини надеялся удержаться. Построил в Париже для устрашения 50 виселиц, заменил французскую гвардию на швейцарцев и итальянцев. У Ришелье уже имелась собственная разведка, и он узнал о готовящемся перевороте. Но узнал и то, что душой заговора является сам король. И скрыл информацию, сочтя, что песенка его прежнего благодетеля спета. 24 апреля 1617 г. Людовик приказал капитану де Витри арестовать Кончини. Якобы. Потому что арестовать его не пытались. При въезде в Лувр подъемным мостом отсекли его свиту и тут же убили. И радостный Людовик провозгласил: «С этого часа я король!» Ришелье подсуетился было сменить хозяина, явился с поздравлениями, но его не приняли.
Все должности и богатства Кончини король отдал Люиню. К несчастью Леоноры, огромное состояние, 15 млн. ливров, определило ее участь. Ее обвинили в колдовстве, осудили и сожгли. Впрочем, смягчили кару и сперва обезглавили. Ее деньги тоже уплыли к Люиню, а драгоценности казненной Людовик подарил супруге Анне. Свою мать король выслал в Блуа. Ришелье не оставлял надежды подольститься к новой власти, написал Люиню, что едет с Марией, дабы «подавать ей благие советы и доносить о всех ее намерениях и поступках». Но не оценили. Сочли самым опасным советником королевы— матери и выслали сперва в Люсон, потом за границу, в Авиньон (принадлежавший папе). И во Франции… все пошло по-старому. Если не хуже. Только Кончини сменил Люинь, по словам современников, имевший «всего 6 недостатков — был бездарен, тщеславен, скуп, нерешителен, лжец и трус». На все посты хлынули его ставленники, хищничество приняло еще большие размеры, а в политике продолжились грубые ляпы. Так, король издал указ о возвращении церкви имущества, некогда захваченного гугенотами, и без того бунтовавшими. В результате протестантский юг Франции вообще отделился.
В Англии Яков I правил куда более грамотно. Его твердая линия, взвешенная внешняя политика и жесткое управление не позволили стране скатиться в революционные и религиозные распри, обеспечили ей четверть века процветания, великолепный расцвет культуры. Но именно это жесткое правление раздражало купеческо-протестантские круги, определявшие тогдашнее «общественное мнение» и составлявшие самую голосистую часть парламентариев. Противостояние между палатой общин и королем углублялось, денег ему не давали. И он стал использовать свое право распускать парламент в надежде, что новый будет более сговорчивым. Первый парламент распустил в 1611 г., в 1614 г. созвал второй, который вел себя еще хуже, и в 1617 г. его тоже пришлось распустить. И до внутренней стабильности было далеко. Решили было осушать болота, но это вызвало новый скачок «огораживаний» и восстания крестьян в Нортгемптоншире, Лестершире, потом в западных и южных графствах. А в Лондоне в 1617 г. бунтовали подмастерья и ученики, недовольные 16-часовым рабочим днем и мизерной оплатой. Мятежи подавлялись, активистов отправляли на виселицы.
А борьба с пиратством привела к тому, что морская вольница отнюдь не исчезла, а стала перебираться в Карибское море, обосновываясь на «бесхозных», не имеющих поселений и гарнизонов островах Св. Христофора, Невес, Тортуга, Антигуа, Провиденс. Но уход «джентльменов удачи» резко ослабил морские силы Англии, так как королевский флот из-за мизерного финансирования находился в жалком состоянии. И вместо своих пиратов появились африканские. Настолько обнаглели, что их эскадры гуляли по Ла-Маншу, добирались до Исландии — и показывали плохой пример. Офицер Мейнуэринг угнал в Плимуте военный корабль и ушел в Алжир. Вскоре под его началом собралась эскадра из 8 пиратских судов, он свирепствовал на Средиземном море, совершил рейд в Атлантику, ограбив Ньюфаундленд. И Яков предпочел переманить его на службу за амнистию и щедрые пожалования. Мейнуэринг вернулся очень богатым человеком, стал губернатором Дувра, членом парламента. А за это наконец-то разгромил и изгнал из Ла-Манша своих бывших африканских друзей. Он, кстати, написал мемуары, посвятив их королю, где рассказал и о том, что алжирские и тунисские пираты сбывают добычу английским и фламандским купцам, покупая у них оружие и порох. И делал вывод: «В коммерческих делах нет места патриотизму».
Чрезвычайно усилилась в это время Голландия. Она имела самый крупный в мире торговый флот — из 25 тыс. европейских кораблей, бороздивших моря, 15 тыс. были голландскими. Нидерланды контролировали 2/3 торговли на Балтике, Амстердам стал крупнейшим в Европе рынком хлеба, железа, леса, воска. А годовые доходы акционеров Ост-Индской компании достигали 100 % от вложений. Голландцы теснили англичан, а германскую торговлю совершенно задушили. Владея устьем Рейна, «перекрыли воздух» прежним коллегам по Ганзе: Кельну, Аахену, Вормсу, Аугсбургу. Другие центры — Гамбург, Любек, Бремен — уже не могли конкурировать с Нидерландами. Ганзейский союз распался, Германия переживала экономический кризис, который дополнился политическим.
И тучи католическо-протестантского противостояния, давно сгущавшиеся над Европой, вдруг сверкнули первой молнией. Как часто бывает — случайной. Император Матвей переехал из Праги в Вену и, будучи бездетным, в 1617 г. объявил наследником чешского престола эрцгерцога Фердинанда Штирийского (что предопределяло и избрание его императором). Фердинанд был известен как ярый гонитель протестантов, даже высказывался о необходимости их истребления. Поэтому чехи заволновались и созвали в Праге съезд некатолических сословий. Матвей его запретил, но в мае 1618 г. съезд все равно собрался, возбужденные депутаты отправились в Град и выбросили из окон канцелярии трех имперских чиновников. Лететь было невысоко, они отделались ушибами, но как раз «пражскую дефенестрацию» (выбрасывание из окон) принято считать началом Тридцатилетней войны…
