В апреле 1916 г., с надеждой ожидая отъезда Николая II на Пасху, генерал писал: «Ведь помощи никакой нет. Идет одинаково, независимо от того, где находится Царь, а у меня выгадывается ежедневно 2–3 часа времени, когда он в Ц [арском] С [еле], не говоря уже о возможности распределить время по удобству»20. Значительную часть времени новый Верховный главнокомандующий проводил в различного рода поездках. В 1915 г. Николай II провел в Ставке 73 дня, а вне ее – 58 дней. Наиболее длительным его пребыванием в Могилеве в этот год был период в 32 дня, начиная от 23 августа (5 сентября), остальные колебались от одного до девяти дней. В 1916 г. император провел в Ставке приблизительно две трети года – 258 дней. Самым длительным периодом его пребывания в Ставке были весна – осень 1916 г., с 18 (31) мая до 18 (31) октября. На эти 154 дня выпадают наиболее активные действия русской армии на австро-германском фронте21.
Нетрудно заметить, что император покидал Могилев тогда, когда положение на фронте было относительно спокойным. Однако долгое отсутствие его автоматически повышало статус и роль начальника штаба Ставки. «Фактически распорядителем всех вооруженных сил Российского государства стал генерал Михаил Васильевич Алексеев», – так оценивал его роль А. И. Деникин22. Главнокомандующим русской армией де-факто называет М. В. Алексеева в своих воспоминаниях генерал Жанен23. Такую же характеристику и почти теми же словами дал и Вл. И. Гурко: «Позже, хотя и ненадолго он стал главнокомандующим русских армий. В последней должности его деятельность почти не изменилась, так как в качестве начальника штаба он практически выполнял роль главнокомандующего, когда Император Николай II должен был заниматься решением других государственных дел»24.
Начальник штаба Ставки по «Положению…» являлся ближайшим сотрудником Верховного главнокомандующего «по всем частям», он ведал разработкой военных операций, ему подчинялись все офицеры Генерального штаба, занимавшие штатные должности на театре военных действий, управлял вооруженными силами в случае болезни главнокомандующего, а в случае его смерти занимал его пост, даже если среди командующих фронтами и отдельными армиями были старше его в чине25. Новый наштаверх прекрасно подходил под эти требования. «Это был простой и прямой человек, у которого слова не расходились с делом, – вспоминал А. А. Самойло. – Он обладал глубоким теоретическим и, главное, практическим знакомством с военным делом»26. «В домашней жизни, на службе и всюду генерал Алексеев отличался поразительной простотой, – вспоминал Г И. Шавельский. – Никакого величия, никакой заносчивости, никакой важности. Мы всегда видели перед собой простого, скромного, предупредительного, готового во всем помочь вам человека»27. Другим положительным качеством М. В. Алексеева была его огромная работоспособность, сочетавшаяся с личной скромностью и выдержкой. Об этом упоминают практически все, кто имел возможность наблюдать за ним в работе. Главной задачей, стоявшей перед наштаверхом, как теперь все чаще стали называть и пост, и человека, его занимающего, стала реорганизация армии28.
Завершение Великого отступления: Виленская операция и Свенцянский прорыв
О
дной из первых проблем, с которой столкнулся М. В. Алексеев в качестве начальника штаба Верховного главнокомандующего, был Свенцянский прорыв. Германское командование, ободренное чередой успехов, решило осуществить глубокий охват русского Западного фронта. «Наиболее грозное положение создалось под Вильной (конец августа и начало сентября), – вспоминал А. И. Деникин, – когда фронтальной атакой и прорывом шести конных дивизий в наш тыл (у Свенцян) немцы сделали чрезвычайное усилие окружить и уничтожить нашу 10-ю армию. Но упорством русских войск и искусным маневром генерала Алексеева прорыв был ликвидирован, и армия вырвалась из окружения»1. Нельзя не отметить, что утверждение А. И. Деникина несколько категорично. Первым шагом М. В. Алексеева в новом качестве была попытка организовать маневренную группу в тылу русского фронта, достаточную для того, чтобы нанести контрудар в случае возможного прорыва противника. Для этого он решил снять с гродненского направления значительную часть 1-й армии (Гродно уже было занято немцами) и вывести ее потрепанные корпуса (в девяти корпусах 21,5 пехотной и 1,5 кавалерийской дивизий числилось всего 102 364 штыка и около 4 тыс. сабель) в тыл для пополнения и создания резерва – для начала на левом фланге 10-й армии. Позже предполагалось расположить резерв на полоцком направлении. Сменить эти силы должна была 2-я армия2. Иначе говоря, М. В. Алексеев вынужден был выполнять план Николая Николаевича (младшего), который он фактически
саботировал во время новогеоргиевско-ковенской истории. Однако это привело к задержке в перегруппировке войск на несколько суток, что сыграло самую отрицательную роль в дальнейшем.
Кроме того, Ставка после падения Ковно потеряла время, будучи не в силах определиться с направлением возможного удара противника. 20–21 августа 1915 г. германский флот успешно осуществил прорыв в Рижский залив. Действия немцев были внезапными для русского командования и вновь возбудили у него опасения по поводу вероятного десанта противника в тылу русских войск. Так, возможность комбинированного удара на Ригу вместе с десантом на побережье заставила Ставку метаться с единственным свободным корпусом – Гвардейским. В какой-то степени это было вызвано временными сомнениями в надежности флота. В августе 1915 г. Верховное командование сняло ограничения на использование командующим Балтийским флотом линкоров, как старых, так и новых. Раньше для вывода из Гельсингфорса дредноутов необходимо было разрешение Верховного главнокомандующего. Корабли стояли в абсолютно спокойном тылу. Однако именно в первой половине сентября 1915 г. на броненосном крейсере «Россия» и линкоре «Император Павел I» произошли волнения. Внешними поводами для них было недовольство матросов «немецким засильем» и качеством питания3.
В составе 10-й немецкой армии, которая по плану П. фон Гинденбурга должна была наступать своим левым флангом на Вильну, а правым – на Гродно, насчитывалось 17,5 пехотной и четыре кавалерийские дивизии. Основной удар она наносила севернее Вильны, а после овладения городом в тыл 10-й русской армии должен был быть направлен кавалерийский рейд. В этом наступлении также принимали участие 8-я германская армия в составе восьми пехотных дивизий, 12-я германская армия в составе девяти пехотных дивизий, которые должны были обеспечить натиск на русские войска по фронту Вороново – Лида. Три дивизии группы принца Леопольда Баварского наступали на Барановичи. Германское командование опять сумело добиться сосредоточения значительных сил на участках прорыва. В среднем на 110 км, где планировались активные действия, у немцев имелось 28 пехотных и четыре кавалерийские дивизии, не считая взятых из группы принца Леопольда, что в среднем составляло одну пехотную дивизию на 4 км. Остальные 260 км фронта удерживали всего 13,5 пехотной и две кавалерийские дивизии, в среднем по одной пехотной дивизии на 20 км4.
П. фон Гинденбург сознательно шел на такой риск, его планы были чрезвычайно амбициозны: «Несколько сотен тысяч русских войск, возможно, могли стать нашей добычей. Если когда-либо гордые надежды и были перемешаны с тревогой и нетерпением, так это сейчас. Не опоздаем ли мы? Хватит ли у нас сил?»5. Армия генерала Макса фон Гальвица потеряла к концу августа 1915 г. в Белоруссии 60 тыс. солдат – около трети своего состава, а потери австрийцев в Галиции за тот же месяц составили примерно 300 тыс. человек. Потери армии М. фон Гальвица очень беспокоили немецкое командование, так как ему никак не удавалось отказаться от практики фронтальных атак, навязываемой русской стороной6. Германская армия должна была закончить весенне-летнее наступление 1915 г. в России окружением – Каннами, реализовать идею которых так и не удалось ни в Галиции, ни в Польше.
