Пожалуй, самым технически простым из румынских условий было требование активизации Черноморского флота. Его целью опять стала Варна. 20 августа 1916 г. русская подводная лодка «Тюлень» под командованием старшего лейтенанта М. А. Китицина совершила рекогносцировку порта в подводном положении. Это был чрезвычайно сложный и опасный поход, продолжавшийся 17 часов. Воспользовавшись данными, добытыми подводниками, командование 23 августа вывело в море отряд из трех гидроавиатранспортов в сопровождении четырех эсминцев, к которым позже присоединился дредноут «Императрица Екатерина Великая» в сопровождении двух эсминцев. 25 августа отряд подошел к Варне, гидросамолеты были спущены на воду и благополучно совершили налет на портовые сооружения, гавань и зенитные батареи. Успехи налета были скромными, главной своей цели – поражения германской и болгарской субмарин, стоявших в Варне, – летчики не добились72. Впрочем, задача демонстрации активности флота была выполнена.
В это время начальник штаба русской Ставки продолжал настаивать на одновременном объявлении войны Бухарестом не только Австро-Венгрии, но и Болгарии и Турции, и на более четких обязательствах относительно даты румынского выступления. Он соглашался на то, чтобы 7 августа стало днем начала союзного наступления, и в таком случае 12 августа начал бы операции русский флот. Алексеев предложил гарантировать транспортировку через русскую территорию в Румынию 9 тыс. тонн боеприпасов в месяц, если эти обязательства будут приняты Бухарестом73. Эти предложения не показались достаточными румынским политикам. В переговоры с французской и русской стороны все активнее втягивались военные – Жоффр и Алексеев. 8 августа Генбери-Вилльямс сообщает, что парижский проект окончательно отброшен в сторону ввиду нежелания Румынии объявлять войну Болгарии74.
На активизацию вмешательства русских военных в решение этой проблемы оказывало влияние не только отсутствие активности со стороны МИДа, но и фактическая поддержка со стороны императора, так же, как и Алексеев, недолюбливавшего дипломатов. Николай II так отозвался о дипломатах: «Они только задерживают решение румынского вопроса, которое шло гораздо быстрее, когда им занимались военные»75. В начале августа император получил телеграмму от президента Пуанкаре, в которой он просил ускорить решение румынского вопроса. На этот призыв отозвался Алексеев, заявив, что дипломатам необходимо действовать активнее и установить окончательный срок, до которого румынское правительство должно было определиться в вопросе о выступлении76.
Это изменение позиции французских политиков сказалось и на позиции французских военных. 9 августа французский атташе в Лондоне информировал англичан о готовности Жоффра пойти на уступки румынам по двум принципиальным вопросам: 1) дата выступления: 10 дней после начала наступления на Салоникском фронте; 2) сохранение мира с Болгарией и Турцией77. Таким образом закладывалось основание будущего поражения. Единственным выходом из тупика было бы вторжение в Болгарию крупной русской армии, что после нескольких побед должно было решить колебания болгарской армии в пользу России; как отмечал Неклюдов: «…разбить их, после чего вся болгарская армия перешла бы на нашу сторону с криком, что Святая Русь непобедима, что только предатели втянули болгарский народ в кощунственную войну и что эти предатели заслужили смерть»78.
Однако внимание Алексеева по большей части привлекал карпатский участок русско-австрийского фронта. Прежде всего, он продолжал считать, что Румыния не обладает силой, достаточной для обороны всех своих границ. Поэтому он и предлагал перевести русские войска в Трансильванию, на границах которой по-прежнему почти не было австрийских частей, а румынскую армию сосредоточить в восточной части Валахии, ближе к сербской границе, по линии обороны, проходившей восточнее Бухареста. Это положение давало возможность использовать эти войска для наступления в разных направлениях – как в Трансильвании, так и в Сербии79. В принципе, будучи противником идеи войны с Болгарией, начальник Штаба русского фронта мог склониться в пользу удара по этой стране, но только при условии, что он примет характер крупномасштабной операции с координированными ударами со стороны Салоникского и вновь образуемого Румынского фронтов, причем с обязательным созданием единого союзного командования на последнем.
Безусловно, условия эти были разумны, но никак нельзя сказать, что Алексеев активно защищал их. Мне кажется, что сопротивление со стороны союзников и румын устраивало его, потому что снимало с повестки дня необходимость болгарского похода. Таким образом, внимание к Карпатам, где гасло русское наступление, было логичным. Оставалось надеяться, что румынская армия откроет перевалы – путь в Венгерскую равнину с тыла. Братиану не торопился, поддерживая переговоры, – он отнюдь не желал связывать себя обязательствами с точным указанием времени80. В конце концов он одержал дипломатическую победу, опираясь на поддержку Лондона и Парижа. Позиция России вновь была проигнорирована, противоречия между союзниками в очередной раз привели к разрушительным для их общего дела последствиям.
«Западные союзники, – отмечал Ллойд-Джордж, – почти насильно заставили Румынию вступить в войну, не постаравшись, однако, установить, в какой степени Румыния была подготовлена к войне, и не сделав никаких приготовлений, чтобы прийти ей на помощь, если она окажется в тяжелом положении. Генерал Алексеев высказался против вступления Румынии в войну. Он знал, что румынская армия плохо подготовлена к войне с теми огромными силами, которые центральные державы могли против нее выставить. Он также понимал, что на истощенные русские войска должна была пасть задача спасения Румынии, когда та окажется под угрозой разгрома со стороны ее могучих противников. Но хотя генерала Алексеева решение о вступлении Румынии в войну касалось в гораздо большей степени, чем кого бы то ни было другого из союзных генералов, с ним не посоветовались. Вот образец этого единого фронта, о котором мы так много слышали на Парижской конференции из уст гг. Бриана и Асквита, произносивших столь громкие и пламенные речи на эту тему»81. Эти слова несколько сгущают краски только в отношении насильственного втягивания Румынии в войну – она активно лавировала, чтобы использовать желания союзников для максимального достижения своих целей.
Румыния вступает в войну
14 (27) августа Коронный совет высказался за вступление Румынии в войну. Группа противников этого решения во главе с Петром Карпом оказалась в явном меньшинстве. Совет санкционировал союзный договор с Россией. В тот же день правительство выделило на нужды армии 200 млн леев1. Красноречива и образна фраза из обращения Фердинанда к Коронному совету при объявлении войны Австро-Венгрии: «Теперь, когда я победил в себе Гогенцоллерна, я не боюсь ничего»2. Русский посланник С. А. Поклевский-Козелл счел необходимым обратить внимание на эту фразу короля в своем донесении в Петроград, направленном на следующий день3.
14 (27) августа графу Чернину была вручена нота – с 21:00 того же дня Румыния объявила войну Австро-Венгрии. Центральной частью ноты было объяснение причин случившегося: «Присоединившись в 1883 г. к группе центральных держав, Румыния далека от мысли о забвении уз крови, связующих ее население с населением королевства (Венгрии. – А. О.), усматривая в дружелюбных отношениях с Австрией драгоценный залог своего внутреннего состояния, а также улучшения участи румын в Австро-Венгрии. Германия и Италия, основавшие свой государственный организм на основе национального принципа, не могли не признать законность основания, на котором покоилось их существование. Что же касается Австро-Венгрии, то в установлении дружественных отношений между ней и Румынией она получила гарантию дальнейшего спокойствия как внутри монархии, так и на нашей общей границе, потому что она не могла не знать, какой отзвук недовольство румынского населения находило у нас, угрожая каждый раз нарушением добрососедских отношений между обоими государствами. Надежда, которую мы возлагали на наше присоединение к Тройственному союзу, не оправдалась. В течение более 30 лет румыны в монархии не только ни разу не видели реформ, способных дать им хотя бы подобие удовлетворения их национальных устремлений, а, напротив, с ними обращались как с низшей расой, осужденной на угнетение, как с угнетенным элементом, образующим меньшинство среди разных национальностей, составляющих население Австрии»4.
