Зазорина поднялась со своего места, давая мне понять, что аудиенция окончена. Рука ее потянулась к селектору.
– Да, – сказала я веско, – я пришла к вам, чтобы обсудить вашу семью. Только не эту, в которой у вас два сына. А другую. В которой у вас были две дочки.
Рука застыла на весу. Медленно опустилась. Начало доходить, видать.
Краска медленно покидала ее лицо.
– Откуда вы…
Она не договорила. Белая, как бумага, она смотрела на меня во все глаза.
Я не отвела взгляд. Я сказала непринужденно, с язвительной улыбочкой:
– Теперь вы понимаете, почему мы с вами похожи.
Зазорина оперлась на стол. Мне показалось, что она сейчас грохнется в обморок.
Склонившись к селектору, она произнесла с трудом: «Зоя, ко мне никого не пускать и звонки не переводить. Меня нет».
Подняв на меня взгляд, в котором было столько боли, что я даже удивилась, она тут же отвела глаза.
Тяжело села, как-то боком. Все еще не глядя на меня, кивнула:
– Сядь, наконец.
Я села.
Она заставила себя посмотреть мне в глаза, и было видно, что это усилие далось ей нелегко.
– Как… – Голос ее не слушался, и она зашлась в кашле, покраснев. Достала платок, промокнула губы и нос.
– Как ты меня нашла? – выговорила она с трудом.
– А вы думали – не сумею?!
Молчание.
Я тоже молчала, мне-то что. Я не тороплюсь.
– Как тебя зовут? – спросила она тихо.
– А вы не знаете?
– Нет.
– Вам что, не доложили? Или вы не захотели узнать наши имена? Вам так было проще?
– Нет… Я… – Она снова отвела глаза и уставилась на стол, на свои сплетенные пальцы – холеные, с тщательно сделанным маникюром. – Я просто… Сейчас предвыборная кампания, времени мало… У меня руки не доходят до всего, по двадцать человек в день приходится принимать… Мне так и не удалось…
– Не удалось?! Нет, вы не хотели! Нашими поисками занимались для вас ваши подручные, что вам стоило поинтересоваться у них? Но нет, зачем?! А вдруг что-нибудь типа совести проснется – некомфортно как!
Зазорина молчала, глядя на меня какими-то потухшими глазами. Я ждала.
– Я совсем не так представляла нашу встречу… – тихо произнесла она.
– А как? Вы предпочитали в виде урночки с пеплом?
Зазорина удивленно раскрыла свои голубые глаза. Красиво, ничего не скажешь. И вид такой невинный придает… Я тоже так умею.
– Ты о чем говоришь?!
– А вы не знаете, да? – Я с удобством расположилась в кресле, непринужденно закинув ногу на ногу.
Некоторое время она крутила остро отточенный карандаш между пальцев, не отвечая, глядя в стол.
Я болтала ногой.
Наконец, собравшись с духом, она придала лицу внушительное выражение и сказала строго – как положено депутатке, президентше и что-там-еще:
– Мы говорим намеками. И я боюсь, что я неправильно тебя… Мне представляется, что я неправильно вас поняла с самого начала. Давайте внесем ясность!
– Ага, вперед ногами.
– Что?
– Ничего. Это мне просто представилось, как «ясность» вносят вперед ногами в ваш кабинет. В гробу и в белых тапочках.
– Вы… Послушайте, я вас прошу воздержаться от подобного юмора! Это уже… Ваше поведение выходит за рамки! – Голос уверенно взлетел вверх, она выпрямилась за столом. – Прежде всего, кто вы такая?!
Светлана Ивановна, кажется, решила, что ей все примерещилось, как дурной сон. И показалось ей, что вот сейчас, при помощи начальственного голоса и важной осанки, она сумеет разогнать наваждение в моем лице.
– Меня зовут, – я вскочила с кресла, заложила руки за спину и, выпятив по-детски живот, запищала дурашливым ребячьим голоском: – Меня зовут Оля Самарина, я живу в городе Москве, столице нашей Родины, я очень люблю дедушку Ленина и Дедушку Мороза и стараюсь быть хорошей девочкой, потому что дедушка Ленин так бесплатно завещал, а Дедушка Мороз за это подарки дарит! А вот маменька моя мне подарков не дарит, она меня ни капельки не любит, она от меня избавилась при рождении, но я нечаянно обратно нашлась, и она в наказание послала киллера, чтобы он убил меня за плохое поведение…
Зазорина схватилась за голову.
– Перестаньте! – закричала она. – Немедленно перестаньте паясничать!
– Почему? – сделала я невинные глаза, точно такие же, как она пятью минутами раньше. – Вам не нравится? – похлопала я ресницами. – А мне, представьте, не нравится, когда меня хотят убить! Только вы мое мнение не спрашивали!
Зазорина все не разжимала рук, пряча за ними лицо.
Я добавила, чеканя каждое слово:
– И не думайте, что вам удастся от меня избавиться! На этот раз – нет. Я приняла меры. Вся журналистская братия города Москвы только и ждет развязки этой трагикомедии! – Последние слова я уже просто выкрикивала ей в лицо, все еще прикрытое руками. – И если хоть волосок упадет с моей головы или с головы Шерил, вы услышите такой хор, что вам жизнь уже малиной не покажется! Вы будете бежать и не находить места, чтобы спрятаться! Хотя никто не будет за вами гнаться, чтобы вас убить! Самое смертельное оружие, которое вам грозит, – это журналистский микрофон! Но это оружие для вас страшнее пистолета! Пострашнее бомбы и отравленных конфет! – орала я. – От вас даже мокрого места не останется! Вы даже собственным сыновьям в глаза смотреть не сможете!!!
Я выдохлась.
Наступила звенящая тишина.
Еще несколько мгновений этого тихого звона, и я сойду с ума.
Зазорина отвела руки от лица. Вид у нее был жалкий, измученный. Тщательно уложенные волосы растрепались под руками и теперь висели беспорядочными прядями перед потемневшими глазами.
– Сядь, – сказала она хриплым, сорванным голосом, будто это ее связки изнемогли от отчаянного крика, а не мои. – И не кричи так, тебя за дверью слышно.
– А нехай слышно. Мне-то бояться нечего.
– Помолчи, пожалуйста!!! Ты можешь вести себя по-человечески?!
– А вы? Вы себя по-человечески?!
– Закрой рот, – вдруг прикрикнула она. – И слушай.
Я затихла.
Раздался осторожный стук в дверь.
– Светлана Ивановна, все в порядке? – произнес голос за дверью.
– Да, да, Зоя, я же сказала, меня не беспокоить!
После небольшой паузы Зазорина наконец посмотрела мне в глаза:
– Ответь мне вразумительно на мой вопрос: ты – моя дочь? Или скажем так: ты считаешь, что ты моя дочь?
