– Твой запах сводит меня с ума… Ты не представляешь, чего мне стоило спать рядом с тобой, как бесполое существо…
– Это твои проблемы. Чего бы тебе это ни стоило, тебе придется продолжать в том же духе! Убирайся из моей комнаты!
И я подумала, что, похоже, я неосознанно мщу ему за все эти «бесполые» отношения…
Джонатан ответил мне долгим, потемневшим взглядом.
– В общем, я ожидал чего-то в этом роде… – произнес он наконец. – Женщине трудно простить такое обращение, какое я позволил себе с тобой. Но это было вынужденно, Оля. Я не мог принять твой дар. Не имел права. Новый дом не возводят на развалинах – место должно быть сначала очищено, понимаешь? Перестань сердиться. Ты знаешь, что я давно люблю тебя, и…
Ох! Это я – знаю? Я ничего не знаю! Этих слов я не слышала с тех самых пор, как он произнес их в больнице… И с тех самых пор я не перестаю гадать, что они означали, эти слова! И вдруг, сейчас, только что, он сказал их снова… Не оставив на этот раз сомнений!!!
Мне показалость, что я немножко оторвалась от пола, – так захотелось полетать…
– и?.. – сдержанно, если не сухо, поинтересовалась я продолжением.
– И – это наша ночь. Мы должны провести ее вместе.
– Почему это мы должны?
…Вы не знаете, где-нибудь объявлен конкурс на дух противоречия? Сообщите мне, пожалуйста, – у меня есть все шансы его выиграть и получить приз! И никакой прыщавый отрок, доставший до печенок своих родителей, не сравнится со мной в виртуозности!
– …Потому что ты уже закончила свои дела, – донесся до меня голос Джонатана. – И я тоже закончил твои дела. Завтра я пойду за билетом, мне надо уезжать…
Как уезжать?! Почему уезжать?! Куда, зачем?!
Я не думала, что это так скоро… Я вообще не думала, что мы однажды расстанемся… Мне не до того было, в мою голову просто не помещалась – ни разу не поместилась! – мысль, что наступит день, когда Джонатана не окажется рядом!
Но у него ведь действительно своя жизнь, свои дела, о которых я, кстати, не знаю толком ничего, тогда как он о моих – все…
Дела, опять ДЕЛА!!!
А тогда вообще зачем все это? Переспать с ним и попрощаться завтра? Снова проиграть против мужских ДЕЛ?!
– Уходи, – тихо сказала я. – Уходи.
– Нет.
– Я не буду с тобой спать.
– Послушай, я бы никогда не стал настаивать, если бы не был уверен, что ты этого хочешь! Признайся, ты просто ломаешься, ты ведешь себя, как кокетка… Или как трусиха?
– А ты ведешь себя – как наглец! Убирайся вон!
– Ни за что. Я хочу тебя.
– Тогда тебе придется меня изнасиловать.
– Тогда придется.
Он поднялся со стула, обхватил меня, и через мгновение мои руки были в наручниках. В тех самых, из секс-магазина…
Я не успела изумиться, как оказалась на кровати. Мои руки Джонатан завел под подушку, и моя голова, лежавшая на ней, придавливала их своим весом, блокируя. Джонатан склонился ко мне…
Я хотела возмутиться, но не успела. Его поцелуи загорелись на моей коже ожогами. Там, где касались его губы, расцветали диковинными цветами источия страсти. Я казалась себе первозданным, непроглядным, космическим хаосом, в котором бог Джонатан зажигал поцелуями первые звезды. Они сияли все нестерпимей, и я больше не была женщиной, я стала галактикой, принадлежащей своему творцу…
…Но я только кусала губы, чтобы не стонать от наслаждения, чтобы не выдать себя, чтобы не признать себя побежденной… Я не понимала, зачем себя веду так, ведь хотела я того или нет, но я не представляла для Джонатана никакой тайны: он все обо мне знал, все мои мысли, чувства, желания…
И все же я кусала губы, и все же удерживала дыхание. Из принципа или упрямства, из-за желания ему отомстить за прошлое безразличие или из страха перед будущим, но я не хотела сдаваться, не хотела расписаться в том, что я рада принадлежать ему.
Что уже ему принадлежу.
Прошло, наверное, около получаса, а Джонатан все еще ласкал меня, и я все еще стискивала зубы и отворачивала голову. Мне было уже больше, чем хорошо, – мне стало плохо. Я изнемогала от этой изнурительной игры, от изматывающего все силы и нервы желания. Надо было сдаваться.
Я задумалась, решая, сказать ли ему об этом словами или просто ответить на его ласки, дав ему понять, что признаю себя побежденной?..
Как вдруг Джонатан сел на кровати. Посмотрел на меня долгим изучающим взглядом. И сказал:
– Ладно, я пошел.
Он расстегнул мои наручники и положил их к себе в карман. Нагнулся ко мне и поцеловал меня в щечку.
– Спокойной ночи, Оля. Прости, я, видимо, что-то неверно понял.
И направился к двери.
Я аж подскочила. Я не верила ушам своим! Я не выдержала:
– Как это – «пошел»?!
Он помедлил на пороге.
– Хочешь, чтобы я остался?
Тоже мне! Его как девушку надо уговаривать, что ли? Черт побери, что он мне все время загадки загадывает!
Но что мне оставалось делать? То, что происходило со мной, меня потрясало. Это было больше, чем желание, больше, чем то знакомое удовольствие, которое я привыкла и любила получать от секса. Это была нужда в близости с ним, это была страшная, сильная, почти смертельная потребность. Мне казалось, если он уйдет, у меня остановится дыхание.
– Да, – сказала я тихо.
– Э-э, нет! Так дело не пойдет. Произнеси же наконец вслух, да погромче: «Я хочу тебя, Джонатан!»
Он повернулся ко мне, и я увидела, что у него в глазах пляшут бесы. Он надо мной издевается! Да, просто издевается, и все!
– Ну, говори же! Повторяй за мной: «Я хочу тебя, Джонатан»…
От этих слов сердце мое забилось гулко и сильно.
– Я… хочу тебя… Джонатан…
– Теперь скажи: «Иди сюда, Джонатан»…
– Иди сюда, Джонатан… – повторила я как загипнотизированная.
Внутри моего живота раскручивался смерч – непроглядный, разрушительный.
Он подошел вплотную ко мне. Теперь прямо передо мной чернел шелк его рубашки.
Избегая смотреть на Джонатана – мне было стыдно и сладко признавать себя побежденной, – я протянула руку и несмело расстегнула остальные пуговицы на ней. Потом все же отважилась и подняла глаза, чтобы встретить его взгляд…
Джонатан возвышался надо мной – уверенный в себе, немного ироничный, нежный.
– Вот умница, – тихо произнес он. – А теперь скажи: «Возьми меня, Джонатан».
Я думала – не выдержу. Я думала – умру на месте. Отчего эта словесная – не более! – игра так сильно возбуждала меня, когда я уже была и так доведена до крайнего предела и, казалось, к этому уже ничего не может прибавиться? Не знаю. Просто во мне все содрогнулось, вот и все.
