– А ты «чо», не знаешь, что ли? Тебе же заказали?
– А я чо, спрашиваю, что ли? Мне деньги заплатили – половину, остальное потом, – и вперед. Я в чужие дела не лезу.
– Жаль. Мне бы хотелось узнать…
– На фига тебе? Все равно я тебя убью.
– Ну, пока ведь я еще жива. Вот и интересно.
– Может, мужик твой, из ревности?
– А тебе что, мой муж заказал?
– А я чо, знаю, кто?
– Ну, какой из себя?
– Щас, так я тебе и рассказал.
– Мой муж темно-русый, у него такой коротко стриженный ежик…
– Не. Другой.
– Скажи, какой?
– Ты чой-то разговорилась тут. – Дима многозначительно погладил свой пистолет. – Давай, Дездемона, молись.
– Если ты меня сейчас убьешь, то к чему тогда такие секреты разводить? Скажи!
– Во, бабье: ее сейчас прикончат, а она все свой нос сует, куда не надо. Молись лучше, пока я добрый.
«Молись». У Димы в расстегнутом вороте рубахи виднелся массивный золотой крест. Вот парадокс: жертва-атеистка и христианин-убийца! Я что-то путаю и это не в Библии написано: «Не убий»?
– Скажи!
– Вот, привязалась… Тот тоже русый был. Только светлый. И волосы у него длинные.
Бог мой, Сережа? Опять Сережа?
– Худой и высокий?
– Будет с тебя. Хорошенького понемножку.
– А машину ты заминировал?
Дима довольно ухмыльнулся. Я поняла это как подтверждение.
– Скажи, Дима… А ты видел, там была еще другая девушка… Она тоже пострадала… Она при смерти, – торопливо добавила я, вспомнив наставления комиссара Гренье. – Ты ее тоже хотел убить или это просто случайно?
– Она чо, жива еще?
– Врачи говорят – не выберется. Так ты хотел – нас обеих…
– Я ничо не хотел. Мне заплатили – я работаю.
– Заплатили – за обеих?
– Может, за обеих. А может, и нет, – самодовольно интриговал Дима.
Мне показалось, что это «интервью» придало ему чувство собственной важности – он был владетелем секретов, распорядителем жизней… Если бы не обстоятельства, в которых разворачивалась сцена, я бы посмеялась над этим самодовольным ничтожеством с половиной извилины в мозгу, да и той дефективной.
Но сейчас мне было вовсе не до смеха. И я, стараясь спрятать поглубже свое презрение, продолжала задавать ему вопросы, в надежде дотянуть до приезда Джонатана.
– А ты других людей, до нас… Уже убивал?
– И-и, мать твою… Ну ты как скажешь! Я те чо, выпускник детского сада?
– Не жалко?
– А чо это мне должно быть жалко?
– Ну, например, тебе бы не хотелось, чтобы тебя убили? Другим тоже не хочется, понимаешь?
– Ой, щас заплачу.
– Ну, подумай, Дима, на секунду: я же ничего плохого никому не сделала. Я не знаю, чем я этим людям помешала. Но я не хочу умирать!
Разумеется, я вовсе не пыталась его разжалобить. Было бы смешно надеяться разжалобить наемного убийцу. Но было необходимо тянуть время – вот я и тянула его изо всех сил, пытаясь говорить что-то, наиболее подходящее в такой ситуации. Ну не последний же фильм с ним обсуждать!
– Согласись, это несправедливо!
Дима нервно дернулся:
– Ты мне, это, кончай тут сопли разводить! Дура, что вляпалась в какое-то дело… А теперь, чо, кранты. Не я, так другой тебя шлепнет.
– Отпусти меня, Дима! Я спрячусь! Далеко, меня никто не найдет и никто не узнает, что я жива, – я придала жалобную интонацию голосу. – А ты скажешь, что убил меня, получишь свой гонорар, и никаких проблем…
– Заткнись. – Голос стал злым. – Будешь тут вые…ться, я тебя враз пристрелю, поняла?
Для пущей убедительности он поднял пистолет с колен и наставил его на меня. Пистолет был большой, тяжелый – в марках я не разбираюсь, но глушитель я узнала. Один тихий звук, и меня нет.
Я прикрыла глаза со смиренным видом, стараясь изо всех сил выдавить слезу, чтобы она красиво скатилась по щеке из-под моих длинных, хоть и светлых ресниц.
Слеза, однако, и не думала появляться. Ну надо же! Я в последний месяц плачу так часто, так себя, несчастную, жалею, а тут, как назло, – ни слезинки! И это, можно сказать, перед лицом смерти!
– Пойми, Дима, – заговорила я дрогнувшим голосом, нервно сжимая руки и не поднимая глаз, – я жить хочу, я хочу любить! Мне только двадцать один год, вся жизнь еще впереди!.. Любить, рожать детей… Это жестоко, лишать меня…
Уф, слезы наконец появились! Я замолчала, словно борясь с нахлынувшими рыданиями, думая только об одном: сколько еще минут осталось до прихода Джонатана.
Со стороны кресла не последовало никакой реакции.
Я подождала. Тишина.
Пришлось поднять красивые длинные ресницы со слезой и глянуть на убийцу Диму. Он самодовольно улыбался, крутя на пальце пистолет. Вид моего смиренного унижения ему льстил.
Я всхлипнула. Он молчал. Я шмыгнула еще раз носом. Улыбка его стала приобретать игривое выражение.
– А чо… Это… – прорезался наконец он. – Если хошь, давай… Перепихнемся пару раз, утешишься напоследок!
Я потеряла дар речи. Такого поворота дела я не ожидала… Надо же, какая широта души! Решил облагодетельствовать меня!
Кажется, я уставилась на него с таким обалдевшим видом, что он добавил:
– И мне, это, тоже… конпенсанция будет, что я с тобой столько чикался.
Я не находила слов. Я не знала, как реагировать, что сказать, как отвести еще одну опасность, нависшую над моей бедной головой.
– Я… я не могу… я…
– Ты ж не целка, в рай все равно не попадешь!
– А что, в рай только девственницы попадают? – тупо спросила я.
– А хрен его знает, я там не был, – хохотнул он. – Ну так чо, давай? Любишь небось это дело? – Он постучал указательным пальцем по пальцу другой руки. – Соглашайся – поживешь еще полчасика, порадуешься. А то я тебя тогда прямо щас и пристрелю.
– А тебе что, полчасика хватит? – спросила я с вызовом.
Это было крайне неосторожно с моей стороны. Дима заерзал в кресле. Даже издалека было заметно, что джинсы его, в том месте, где вшита «молния», забугрились.
– Я те чо, бля, только с пушкой управляюсь, по-твоему?
– Нет-нет, я просто пошутила, – заторопилась я, – ты что, шуток не понимаешь?
– Не понимаю, – отрезал Дима и снова навел на меня пистолет.
– Я ничего такого не имела в виду… – лепетала я, осознав, что дело приняло совсем дурной оборот. – Я не хотела тебя обидеть…
