Что произошло дальше, я не очень поняла. Пока я, держась за разбитую голову, отчаянно отплевывалась, Дима пару раз перекрутился вокруг своей оси и через мгновение его руки, освобожденные от пистолета, оказались обременены наручниками, которые Джонатан вытащил из своего кармана.
Джонатан пихнул убийцу в кресло, в котором тот совсем недавно сидел по-хозяйски. На этот раз ему было не столь комфортно – он завалился боком и не сразу сумел выпрямиться: мешали сведенные наручниками руки за спиной. Джинсы его все еще были расстегнуты и трусы спущены, застряв резинкой под яичками, отчего все его природное изобилие, богато покрытое черной курчавой растительностью, с неуместной царственностью покоилось снаружи. Теперь он был смешон и жалок, и я могла бы торжествовать, испытать мстительную радость при виде его унижения… Но вместо этого я помчалась, зажав рот, в туалет – меня тошнило.
Я долго мылась, оттирая от себя липучий запах и следы его прикосновений. Выйдя из ванной, я застала сцену почти без изменений, если не считать, что рубашка Димы свисала поверх его расстегнутых джинсов – должно быть, Джонатан позаботился о моих нервах. Сам он, с видом задумчивым и сосредоточенным, сидел напротив киллера, опершись локтями на колени и небрежно свесив руку с Диминым пистолетом. Ноги его уже были обуты в черные, массивные по моде ботинки.
– Ты в порядке? – спросил он, не меняя положения.
– Более-менее…
– Подойди сюда. Нет, встань сбоку, чтобы я эту гниду видел… Наклонись.
Джонатан осмотрел мою огромную шишку с кровавой корочкой на голове.
– У меня дома есть мазь, которая рассасывает шишки и кровоподтеки. Съездим после… Садись.
– Кати убили…
Джонатан помолчал, сжав губы, и мне снова показалось, что глаза его полыхнули огнем.
– Этот? – мотнул он головой в сторону Димы.
– Я не спрашивала. Но уверена, что он.
– Где?
– В моей квартире. Расстреляли через дверь.
– Вместо тебя… – не столько спросил, сколько заключил Джонатан, уставившись на пистолет, который он держал в руке. – Думаю, что у тебя есть вопросы к этому говну? Мне он не ответил – ни по-английски, ни по-французски не говорит. Или прикидывается.
Я никогда не слышала подобных выражений от Джонатана – и это при том, что слова этого разряда употребляются весьма широко и французами, и англичанами.
Я опустилась на кровать рядом с Джонатаном. Он приобнял меня за плечи и легонько погладил, словно хотел сказать: все хорошо, я рядом, больше не надо ни о чем беспокоиться… Я ответила ему, прижавшись на мгновение щекой к его руке.
– Опиши мне того, кто сделал тебе заказ, – принялась я за дело.
Дима, разглядывавший до сих пор паркет с видом затравленного волка, кинул на меня взгляд, и в нем молнией сверкнула ненависть.
– Лучше бы я тебя сразу пришил, сука, – прошипел он.
– Что он говорит? – спросил Джонатан.
– Жалеет, что не убил меня сразу.
Джонатан подошел к Диме вплотную и поднял пистолет.
– Значит, так, – заговорил он по-английски, – если ты, мразь, еще что-нибудь вякнешь в этом духе, я тебя пристрелю. Отвечай на вопросы, понял?
Вместо ответа Дима подтянул колени и ударил ногами Джонатана в живот. Джонатан не ожидал. Он отлетел в угол, Дима вскочил и, развернувшись вокруг себя, нанес ему еще один удар ногой, по-каратистски раскручиваясь одновременно для следующего. Но Джонатан поймал его ногу на весу, дернул ее на себя и опрокинул наемника на спину. Вскочив, Джонатан поднял Диму рывком и врезал ему боксерским ударом в лицо.
– Следующий удар будет смертельный. Переведи ему.
Мои измученные нервы не позволяли мне испытывать сейчас какие бы то ни было эмоции, но чувство восхищения все же прорвалось через пустоту и апатию. Он и это умеет, этот интеллигентный мальчик из хорошей семьи! Снимаю шляпу…
Джонатан подождал, пока я переведу его фразу, и холодно добавил:
– Только сначала я его лишу «фамильной драгоценности».
Этим изысканным выражением французы называют мужские половые органы. Я с большим удовольствием перевела это дополнение.
Дима лежал на полу, не смея подняться. Джонатан отволок его снова в кресло. Как только он принял вертикальное положение, из его носа и из губы потекла кровь.
– Хочешь жить, Дима? – вкрадчиво спросила я.
Он не смотрел на меня и не отвечал.
– Хочешь. Очень хочешь, я знаю. Ты молодой, красивый парень, тебе себя жалко при мысли о ранней смерти. Правда же? Это тебе других не жалко. А себя жалко… Козел ты, Дима. Так не бывает. Поговорку знаешь: не рой другому яму, сам в нее попадешь? Это означает – на случай, если ты до сих пор не понял, – что зло, которое ты делаешь, Дима, тебе обязательно вернется и отплатится. Рано или поздно. И жизнь, Дима, устроена именно так, а не иначе. Подумай своей пустой головой немножко, пока тебе ее никто не свернул. Все, урок морали закончен. Теперь говори, кто тебе сделал заказ.
Косо глядя на меня, Дима описал заказчика. Это был, без сомнения, Сережа. Сережа, помощник Игоря, выполняющий его поручения…
– Кого ты еще видел? Кого мне можешь описать?
– Никого, – буркнул Дима.
– Слушай, давай так: мы тебе делаем подарок – оставляем тебя в живых. А ты в благодарность нам рассказываешь все, что ты знаешь об этом деле. А, Дима? Ты знаешь, что такое благодарность? Тебе это чувство доступно? Мы ведь можем тебя убить, а перед смертью больно избить – у тебя же есть чувствительные места, не правда ли? – с издевкой добавила я. – После того что ты сделал нам с Шерил, после сегодняшней гнусной сцены я могу себе позволить маленькое удовольствие тебе отомстить, ты согласен? И мы даже не станем твой труп прятать, полиция нам ничего не сделает: правомерная защита. И вот вместо этого, Дима, я тебе предлагаю жизнь. Твою пустенькую, глупенькую, гнусненькую жизнь, в которой ты сделал много зла, в которой ты никем не любим и никого не любишь, потому что тебе это чувство неведомо и к себе его ты не вызываешь… К тому же ты не чистоплотен, – не удержалась я. – Но ведь ты этой жизнью дорожишь, правда же? Пусть и никчемная, но она твоя, единственная, другой не будет… А мы тебе делаем такой роскошный подарок. Вот здесь как раз нормальные люди испытывают чувство благодарности. Нормальные люди говорят «спасибо».
– Спасибо, – пробурчал он себе под нос.
Я удивилась. Прямо скажем, ни на какой воспитательный эффект моих слов я не рассчитывала. Хотелось просто выговориться и показать этому недоумку, что существуют в жизни другие взаимоотношения между людьми, другая логика, другое видение мира. Чтобы когда-нибудь, спустя много лет, если доживет, конечно, на что у него при его «профессии» шансов мало, – он, может быть, вспомнил бы эти слова и хоть что-нибудь бы понял… Но, поразмыслив, я поняла, что его «спасибо» – просто признание факта, что он хочет жить и готов послужить нам в обмен на эту возможность.
