– Вещь испортишь. Выбери что-нибудь менее ценное… – Джонатан обвел глазами комнату. – Подушку, например. Или яблоко, хочешь, дам тебе из холодильника. Представляешь, какой кайф будет, когда ты залепишь им мне в лоб – холодненьким, тверденьким, хрустященьким…
– Оно будет хрустеть, когда стукнется об твой лоб?
– Нет, когда я его поймаю и съем. Причем тебе не дам ни кусочка за плохое поведение.
– Ах, так!
Я снова потянулась за своим ежедневником, лежавшим на столе возле локтя Джонатана. Он перехватил мою руку и потянул на себя. Не удержавшись, я плюхнулась к нему на колени. Джонатан, взяв обеими руками мое лицо, прикоснулся к моим губам. Большими пальцами рук он нажал легонько на мой подбородок, вынуждая меня приоткрыть рот, и его мягкие, упругие губы впились в нежную влажную сердцевину моих…
Поцелуй был долгим, тихим, бездонным. В нем не было страсти, вернее, она присутствовала, но какая-то потаенная, сдержанная, отложенная на потом. В этом поцелуе ей не было места; сам поцелуй был столь насыщенным, столь упоенным, что все остальное стало лишним, способным только разрушить его полноту и магию. Мы будто пили друг друга, пили и не могли напиться, никак не могли разнять губ. И лишь оттенок горечи, едва ощутимый вначале, сгустился и разлучил наши губы.
Удивительно, сколько разных, противоречивых чувств человек может испытывать одновременно! Я была готова писать от страха, особенно по ночам, когда древний, дремучий страх за свою жизнь овладевал моим сознанием целиком; и в то же время во мне играл азарт детектива-охотника; я страдала при мысли о маме, для которой я пропала, и одновременно наслаждалась новой ролью Мэри Сандерс, англичанки, красивой шатенки с короткой стрижкой, спутницей высокого англичанина по имени Джонатан Сандерс: то ли сестра, то ли жена…
И я любила его, Джонатана Сандерса. Кем бы он ни был, гомосексуалистом или импотентом или просто неразгадываемой загадкой для меня, но он вошел в мою душу. Я еще не до конца разлюбила Игоря, но уже понимала, что мои чувства к нему обречены.
Не знаю, как это получилось. Долгое время я думала, что Игорь бросил меня, предал, что он замешан в этом деле. Наверное, эти мысли и подорвали мою любовь к нему.
Оказалось, что это было не так: он меня не предавал. Он меня пытался спасти…
Но чувства уже не вернулись.
Впрочем, одна из моих догадок все-таки была верна: Игорь замешан в этом деле. И если бы искомой девушкой оказалась не я, его любимая Оленька, то он, скорее всего, довел бы начатое до конца…
Или другие довели бы. Но ведь Игорь же согласился работать на тех, кто поручил ему нас с Шерил разыскать? И неужели же он, столь тонкий дипломат и политик, умеющий читать между строк, не догадался, с какой целью девушек ищут? И все равно взялся за эту работу… В юридическом смысле он даже вряд ли попадает под классификацию сообщника; но я не юрист. Я просто девушка, живое существо, которое хотят убить, и Игорь взялся помогать этим людям. И пусть он чудесный и замечательный, мой Игорь, пусть он нежнейший и заботливейший из мужчин, но мысль о том, что он замешан в убийстве, вытеснила из моего сознания любовь. Еще не до конца, пока не до конца; но я знаю, что уже никогда, никогда я не смогу любить мужчину, способного – пусть даже не убить, но направить руку убийцы… Я с омерзением вспомнила киллера Диму и невольно содрогнулась от заново пережитого страха и отвращения.
Джонатан погладил меня по волосам.
– Не вспоминай, – сказал он. – Забудь, как плохой сон.
Я снова поразилась его проницательности.
– Как ты догадался, о чем я думаю?
Джонатан снова провел рукой по моим стриженым волосам.
– Помнишь, я однажды сказал тебе, что нужно уметь слушать сердце? Ты еще удивилась тогда.
– Верно, удивилась. И не совсем поняла, что ты имеешь в виду. Если бы это был не ты, я бы подумала, что эти слова принадлежат человеку наивному…
– Ты знаешь, в чем заключается переворот в нашей культуре, который совершили «Битлз»?
– Ну, развитие рок-музыки, новый имидж.
– Эти ребята разрушили много предрассудков и традиций. Англия – страна крайне консервативная и с большим трудом воспринимает все новое. «Битлз» принесли интерес и даже моду на восточные философии, особенно на дзэн…
– О, этого и у нас полно! И, честно говоря, они мне кажутся не очень симпатичными, эти бритые в балахонах…
– Это адепты, это совсем другая история. Я сам далеко не адепт, я протестант по религии и философ по натуре, и ищу для себя в любой философии то новое, что могло бы обогатить мои представления о жизни… Благодаря восточным учениям я понял, что ум и логика – любимые инструменты познания западноевропейской цивилизации, – крайне ограничены в своих возможностях. Часто бывает так, что ум не в силах справиться с тем, с чем справляются интуиция, ощущения. И я стал учиться их слушать и им доверять. Это было не так уж просто – разум лез на первый план, размахивая своей логикой, не давал вслушаться в голос интуиции, создавал беспрестанные помехи на линии связи. Но мне все-таки удалось поставить его на место. Теперь они у меня добрососедствуют – мое логическое и интуитивное начало… Я ответил на твой вопрос?
– Значит, это твоя интуиция позволяет тебе чувствовать, что происходит со мной?
– Точнее было бы сказать, что это какой-то комплекс ощущений, какой-то способ познания, которому названия еще не придумали. Этот комплекс есть у всех, но не все люди знают, как им пользоваться. Вот тебе не приходилось ли когда-нибудь чувствовать беспричинную неприязнь к человеку, которую ты подавляла, говоря себе: у меня нет никаких причин, чтобы к нему плохо относиться?
– Еще как приходилось! И потом часто оказывалось, что ощущение было не случайным. Вот Сережа, к примеру, мне сразу не понравился!
– Потому что это и есть восприятие, еще не замутненное работой разума, то, что можно назвать «голос сердца». А когда начинаешь общаться с человеком, то ты уже попадаешь в плен его маленьких и больших, преднамеренных и бессознательных уловок – всего того, что мы называем обаянием, всего того, что использует человек, чтобы понравиться другим. Нам надо выходить, Оля.
– Сначала к маме.
Джонатан кивнул. Я надела на себя длинное черное кашемировое пальто, которое мы купили в Англии – шубу пришлось оставить у Джонатана из конспирации, – и мы вышли на мороз.
В такси мы не проронили ни слова. Я нервничала, приближаясь к блочным кварталам Беляева. Вот уже и наш дом стал виден, подъезд…
– Остановите здесь.
Джонатан, вооруженный моей запиской и указаниями, направился к моему подъезду, а я, замирая от ужаса при мысли, что вдруг я сейчас увижу маму, сжалась в комочек на заднем сиденье такси. Я бы не перенесла этого: я бы бросилась к ней, разревелась и все бы испортила…
К счастью, мама так и не появилась за те пять минут, в которые обернулся Джонатан.
