– Римма была тоже совсем молодой. Ей только исполнилось семнадцать. Мы к ней относились как к ребенку.
– Я помню. Таис немного похожа на нее. Римма была такая же стремительная, невысокая и худенькая, как ты, Тая. – Мама Надя слегка погладила Таис по плечу и предложила всем травяного настоя. – Он не сладкий, зато полезный, – пояснила она.
Таис приняла у нее из рук глиняную чашку, полную дымящегося отвара – чашки умудрился захватить при побеге шустрый Вар, – еще раз посмотрела в добрые глаза и все поняла. Надя все еще любит своего умершего сына, и на самом деле это любовь преобразила ее черты. Или воспоминания о любви – сейчас сложно понять. Таис не могла до конца разобраться во многом, но одно было ясно – люди погибли потому, что разучились любить. Утратили семьи и детей. Перестали заботиться о близких. Каждый стал сам по себе, и умер каждый тоже сам по себе.
А те, кто умел любить, – те и уцелели. Даже если их близкие давно погибли, любовь все равно жила в их сердцах и все равно сохраняла от вируса.
И Таис ровным голосом сказала об этом. Ее отрывистые фразы звучали точно приговор. Они звенели над пылающим костром, и возразить было трудно.
– Вы разучились любить, и поэтому погибли, – закончила она.
– Мы в этом уверены, – согласился Федор.
– Возможно, – не стал возражать Григорий. – Вы выжили, значит, у вас получилось. Значит, вы знаете, как можно выжить. И вы есть друг у друга. Вы нужны друг другу, чтобы не превратиться в зверей. Мы с Надей тоже нужны друг другу, хотя нам сложно найти путь даже к самим себе. Я слишком сильно ненавидел, чтобы любить. Я не заводил подругу и не желал иметь семью. Я думал, что вся моя жизнь посвящена борьбе за планету. У меня была великая миссия, только вот завершилась она очень быстро. Последние пять лет я был бесплатным рабом своих врагов, если можно так сказать. Может, если бы у меня были близкие люди, все вышло бы по-другому. Но наверняка этого не может утверждать никто.
– Кто-то ненавидит, а кто-то любит. Я умею и то и другое, – с легким презрением протянула Таис. – Я ненавижу роботов, и я люблю друзей. Это просто. Не обязательно выбирать что-то одно.
– А может, выбрали за нас, – продолжил рассказ Григорий. – Чипы уже тогда были в наших головах. Простенькие, они служили защитой от вируса. Всем, кто входил в повстанческие отряды, полагались чипы. Мальчик Нади уже умер к тому времени. Мы голодали, продуктов не хватало. Все имевшиеся ресурсы мы направляли на борьбу, мы и думать не могли ни о чем другом. А роботов вроде Вара, чтобы рыбу ловить, у нас не было. Были доны пятнадцатые, которые составляли наши основные силы. До той поры, пока синтетики не научились их вырубать.
– Мне и сыну чипы не ставили. Мы отказались, – заметила Надя.
– Почему? Почему ты отказалась? Я тогда все хотел спросить тебя, но как-то не выпадал удобный случай. – Григорий повернул к ней грустное лицо, в его глазах отразились отблески огня, придавшие его чертам остроту и трагичность.
– Я знала, что чипы – это способ управлять людьми. Какая разница, кто управляет? Синтетики или вожди повстанцев?
– Значит, ты знала больше нас.
– Но я не могла говорить об этом. Я должна была думать о себе и о сыне. А после его смерти все утратило значение. К чему бороться за жизнь, если после тебя не останется детей? Никого не останется после нас.
– Теперь смысл есть. Останутся вот они. – Григорий кивнул на Таис и Федора.
И тут Федор заговорил:
– Я не собираюсь присоединяться ни к повстанцам, ни к нелегалам. Я сам за себя и за Таис. Любовь и ненависть, злость и доброта – все находится у нас здесь. – Он похлопал себя по груди. – Все находится в нашем сердце. Но я желаю сам выбирать, как мне поступать. Возможно, я ошибусь, но это будет моя ошибка. Я хочу иметь право на ошибки. Но я не хочу подчиняться кем-то придуманным программам, даже если эти программы будут казаться хорошими. Потому что я не робот.
– Вот видишь, Надя, они младше нас, но гораздо мудрее. Горькая у них мудрость, но правильная. Поэтому есть смысл жить, хотя бы ради этих детей. Поэтому наша задача – помочь им выбраться с острова живыми. А они смогут оставить после себя потомство.
– Если только у них хватит храбрости. – Надя улыбнулась.
– На этот счет можешь не сомневаться. Остров нелегалов их изменит. Это место, где никто не остается прежним, и мы тоже изменимся.
– Ты знаешь об этом острове слишком много.
– Я там был. Однажды.
– Расскажешь? – Таис нетерпеливо заерзала, натягивая на плечи куртку.
– Не хочу. Хватит рассказов на сегодня. Давайте ложиться спать.
Дождь прекратился, и Таис выбралась наружу. Она подняла голову, всмотрелась в плывущие облака, за которыми крохотные звезды казались яркими и умытыми. И вдруг одна из самых ярких и красивых звезд вспыхнула и рассыпалась на крохотные искры.
Это походило на далекий фейерверк. На вспышку, маленькую, но сильную. Таис улыбнулась, наблюдая, как облака закрывают исчезнувшую звезду, и подумала, что на самом деле даже звезды умирают.
– Взорвался корабль на орбите, – проговорил за спиной Федор.
Его голос прозвучал так неожиданно, что Таис вздрогнула.
Оглянулась, спросила:
– Думаешь, это крейсер синтетиков?
– Я не знаю. Это может быть и наша станция.
– Нет. Федь, это не может быть наша станция! Скажи, что это не так!
Ужас охватил мгновенно. Полыхнул жарким костром внутри и заставил покрыться липким потом.
– Успокойся. Это не так. Пошли спать, – потеплевшим голосом заверил ее Федор.
2
Мама Надя заботливо укрыла Таис единственным коротким покрывалом, которое Вару удалось захватить при побеге, принесла чашку терпкого отвара и ласково пожелала спокойной ночи.
Пушистик, поджав хвост и гневно фыркая на огонь, пробрался под бок к Таис, поерзал, устраиваясь поудобнее, свернулся калачиком и засопел. Федор заметил, стягивая с ног ботинки:
– Все-таки считает нас своими. А я уж думал, что этот зверь теперь сам по себе.
Таис только улыбнулась в ответ. На самом деле она была рада, что Пуш вернулся. Он стал старым другом, молчаливым, зубастым и непредсказуемым. Но временами он очень сильно напоминал о станции, друзьях, родных коридорах и казался живой частицей прошлого, которое уже не вернется. И Таис, почесав зверька за ухом, вздохнула.
Спокойного сна не вышло. Сначала проснулся Пуш, заерзал, завозился и почему-то заскулил, тихо и протяжно. Тоска и тревога в его голосе мигом прогнали сон, который Таис даже не успела запомнить. Она подскочила, посмотрела на подернутые серым пеплом остатки костра, на спящую Надю. Григорий тоже проснулся, приподнялся и теперь недоуменно смотрел на Пуша. А тот выбежал наружу и принялся нюхать воздух. Загривок его ощетинился, уши распрямились, хвост нервно задергался из стороны в сторону. Во всем его теле – в каждом мускуле, в каждом волоске – ощущалась напряженность и беспокойство.
