У Алиеноры упало сердце. С тех пор как переговоры в Жизоре потерпели неудачу, она раздумывала о том, чтобы оставить Пуатье и присоединиться к сыновьям во Франции. Они торопили ее, потому что Генрих находился в Шиноне и готовился со своими брабантцами вторгнуться в Аквитанию. На своих баронов Алиенора опереться не могла. Лишь немногие из них сохранят ей верность при любых обстоятельствах, большинство же не упустят возможности избавиться от вассальной клятвы и расширить свои земли за ее счет.
Алиенора закусила губу. Можно, конечно, отправиться к Генриху и попытаться погасить горящие мосты, но ей претила сама мысль о том, чтобы явиться к нему просительницей. Можно поехать в Париж и попробовать убедить сыновей помириться с отцом, но раз они не договорились в Жизоре, вряд ли получится теперь. Или, на худой конец, в Париже заключить союз с Людовиком и совместными усилиями наголову разгромить Генриха. Три варианта, и каждый с острыми подводными камнями. Что происходит с миром? Куда подевались милосердие и добрая воля? Что ни выберешь, она все равно обречена.
Принять решение трудно, но и в Пуатье оставаться нельзя. Алиенора созвала придворных и велела готовиться к поездке на север.
– Куда именно мы направляемся, госпожа? – поинтересовался Сальдебрейль де Санзе.
В его волосах, когда-то цвета воронова крыла, теперь выделялись белые пряди, словно полоски на голове барсука; вокруг живых черных глаз прожитые годы оставили глубокие морщины.
Алиенора нахмурилась:
– Я еще не решила. Скажу, когда подъедем к развилке.
На самом деле она и в этом не была уверена. Ни один вариант ей не нравился, и не исключено, что придется остановиться на распутье, мучительно раздумывая, на какую дорогу свернуть.
Сальдебрейль удивленно поднял брови:
– Но вы велели снарядить целый вещевой обоз.
– Куда бы я ни направилась, мне не пристало выглядеть неопрятно, – с царственным величием произнесла она.
– Конечно нет, госпожа. Вы в любом платье выглядите превосходно, – ответил коннетабль с почтительным поклоном, – но я должен знать, как приготовиться к отъезду.
В задумчивости Алиенора постукивала указательным пальцем по губам. Брать с собой много, конечно, непрактично. Надо упаковать дорогие ей вещи на случай, если Генрих и его наемники возьмут Пуатье. Кресло отца, настенный ковер, вышитый ее матерью, драгоценности, витраж из женских покоев башни Мобержон. Все это нужно переправить на хранение в Фонтевро, куда Генрих не сможет дотянуться.
Он уже отобрал у нее столько всего, чем она дорожила, отобрал и безжалостно растоптал. Ее права на Аквитанию, положение законной супруги короля, облеченной властью королевы. Все это отдано людям, которых Генрих подобрал на дороге, а то и в сточной канаве. Она знала: он способен ее уничтожить, и, размышляя над вопросом Сальдебрейля, Алиенора со всей очевидностью поняла, что у нее нет другого выбора, кроме как примкнуть к сыновьям.
– Все ценности отправьте в Фонтевро, – приказала она. – Для этого вам понадобятся телеги. Я возьму только вьючных лошадей.
* * *
Алиенора прохаживалась по замку, прощаясь с тем, что было фундаментом всей ее жизни. Когда-то тринадцатилетней девочкой она вот так же покидала Пуатье, направляясь в Париж, но тогда ей предстояло стать французской королевой, соправительницей, а не беженкой в поисках помощи и пристанища. Сердце ныло. Она едет так далеко, чтобы получить такие крохи.
В башне Мобержон когда-то жила ее бабушка, любовница дедушки. Комната выглядела голой, витраж с его ажурной свинцовой оправой аккуратно разобрали, завернули в тряпицы и бережно уложили в ящик. Ветер свистел в пустой раме, теперь затянутой вощеным полотном. Если хорошенько прислушаться, можно услышать эхо голосов и отдаленный смех. Боковым зрением Алиенора видела бабушку в просторном алом пеньюаре, откинувшуюся на кровати; губы ее испачканы соком сладкой темной вишни, которой она лакомится, слушая песни трубадуров. Алиенора увидела себя маленькой – как она играет в прятки с Петрониллой, открывает все новые углы и закоулки, особые секретные места Мобержона. А много лет спустя Петронилла потихоньку ускользнула из главной башни, чтобы встретиться наедине со своим французским любовником в этой самой комнате. Дух страсти и предательства, вожделения и кровопролития был особенно ощутим здесь; это место хранило больше воспоминаний о страданиях, чем о счастье. На пороге Алиенора обернулась, чтобы бросить последний взгляд, и затрепетала – вернется ли она сюда?
Свита ожидала ее в крепостном дворе. К путешествию все готово: верховые лошади оседланы, вьючные запряжены, корзины уложены и привязаны на спины животных. Алиенора погладила нос серой в яблоках кобылы. Прикосновение к мягкой морде и пахнущее сеном дыхание лошади немного ободряли. Сальдебрейль помог королеве сесть в седло, и она поблагодарила его быстрым кивком. Устроившись поудобнее и расправив малиновое платье, Алиенора натянула светлую кожаную перчатку для соколиной охоты, и ловчий посадил ей на руку Бланш. Самка кречета дважды хлопнула крыльями и уселась на запястье хозяйки, вцепившись когтями в перчатку. Умный взгляд птицы и тяжесть ее тела придали Алиеноре силы. Она высоко подняла голову, с королевским величием обратила взор в сторону ворот и кивком отдала приказ отправляться. Сальдебрейль отсалютовал, качнулся в седле и повел процессию в путь. На фоне ярко-синего неба развевались знамена, а в воздухе кружили желтые осенние листья. Алиенора и ее свита покидали Пуатье великолепным строем, триумфальным парадом – вперед, вперед, не отступать.
* * *
В первый день отряд преодолел двадцать миль и добрался до Шательро, где путники заночевали. Алиенора проснулась на рассвете оттого, что в закрытые ставни хлестал дождь. Это напомнило ей осень в Англии. Она оделась и приготовилась пуститься в дальнейший путь. Погода соответствовала обстоятельствам. Вчера, покидая Пуату, она демонстрировала величие – гордая герцогиня Аквитании с белым кречетом на перчатке, штандарты полощутся на ветру. К утру огонь угас, и остались лишь потухшие угли и пепел амбиций.
Подойдя к окну, где на жердочке устроилась Бланш, Алиенора посадила птицу на запястье и стала кормить кусочками кроличьего мяса. Поглаживая блестящие перья на грудке кречета и глядя через мутное стекло на проливной дождь, она мечтала: подняться бы в небо высоко-высоко и улететь куда глаза глядят.
– Госпожа, сомневаюсь, что нам удастся проделать сегодня тридцать миль, если ливень не утихнет, – угрюмо предупредил Сальдебрейль, когда они сели подкрепиться горячей пшеничной кашей с кусочками сухих фруктов и пряностями.
– Значит, проедем, сколько сможем, – ответила Алиенора. – Во время похода в Иерусалим мы с вами, Сальдебрейль, видели погоду и похуже.
Коннетабль искоса взглянул на нее:
– Тогда мы были на двадцать пять лет моложе, госпожа.
– Что ж, обстоятельства благоприятствуют нам: эти края мы хорошо знаем, за плечами у нас большой опыт, но из ума мы еще не выжили. – Она с легким раздражением взглянула на него.
