В ответ на неожиданное поражение аль-Малики отменил результаты выборов и установил господство «Правового государства «под своим началом. Его сторонники в судебной системе обеспечили поражение аль-Иракии, которая пыталась сформировать собственное правительство.
В декабре он арестовал телохранителей, работавших на суннитского вице-президента Тарика аль-Нашеми, и, основываясь на их показаниях, предъявил Нашеми обвинения в связях с террористическими организациями и сектантскими «эскадронами смерти». Нашеми был заочно приговорен к смертной казни – его отсутствие на момент рассмотрения обвинений в Ираке никого не смутило. Другие суннитские политики правого эшелона, такие как министр финансов Рафиа аль-Иссави, тоже оказались на прицеле. Арест телохранителей аль-Иссави по обвинению в терроризме в 2012 году вызвал широкую волну протестного движения в западном Ираке.
В то же время, на фоне данных событий Малики последовательно проводил беспощадную компанию по установлению своей личной власти над иракскими вооруженными силами. Аль-Малики не остановился на том, чтобы только отдать высшие командные посты в армии в руки шиитов – он создал совершенно новую командную структуру, которая включала в себя региональные командные центры, которые были подчинены ему через офис верховного командующего. В конце концов, он поставил под свой личный контроль шиитские ополчения и «эскадроны смерти», такие как Аса’иб Ахл-аль-Хаг, который был отколом от армии Тогтада аль-Садра Махди. Контроль Малики над иракской армией и его командование группами парамилитарес осуществлялось через офис верховного командующего. Это учреждение также занималось тем, что карало армейских офицеров, которые пытались какие-либо действия против шиитских сектантских группировок
[44]
.
Важно понимать специфичность режима Аль-Малики, потому что именно они объясняют то, с какой легкостью иракская армия была разгромлена в Мосуле. Аль-Малики систематически использовал сектантскую риторику для упрочнения своей собственной власти и подавления своих оппонентов, а также разрешал (и стимулировал) сектантское насилие и дискриминацию по религиозному признаку. Но власть Малики была сильно персонифицирована и зависела, в большой степени, от сети верных лично ему армейцев и бюрократов, включая иракских армейских командиров, которые зачастую бежали из Мосула даже раньше своих подчиненных
[45]
. Таким образом, за фасадом авторитарного режима, неуязвимого для критики или оппозиции, скрывалась очень хрупкая, некомпетентная и все более разлаживающаяся машина.
Первоначальный ответ на действия Малики, который имел место в суннитских областях Ирака, не был, на самом деле, немедленным возобновлением вооруженных атак на правительственные войска. Скорее наоборот – репрессии, которые проводил Малики, и атаки на суннитских политиков вызвали широко распространившееся народное протестное движение, которое действовало в русле традиции уличных протестов по образцу арабских революций 2011 года. Протестное движение сумело мобилизовать широкие социальные слои в городах западного Ирака, таких как Рамади и Фалуджа, и застало номенклатурных политиков врасплох. На ранних стадиях существования протестного движения в нем принимали участие десятки тысяч человек; их лозунги требовали прекращение религиозной дискриминации против суннитов и изменения репрессивной политики Малики, которую он прикрывал фиговым листком «борьбы с терроризмом». Это движение породило как минимум риторический отклик от других ключевых фигур иракской политики, включая Могтада аль-Садра, который выпустил серию коммюнике в поддержку протестующих, но отказался предоставить движению какую-либо поддержку, кроме устной. Жестокий налет на один из лагерей протестующих в Хавийе, который устроили иракские силы безопасности 23 апреля 2013 года, привел к убийству 50 человек и стал поворотной точкой на том пути, который привел к быстрому восстановлению позиций иракской Аль-Каиды, ответившей на действия сил безопасности волной терактов
[46]
.
В этом цикле, надо сказать, события развивались уже на другом фоне, нежели в прошлый раз – обстоятельства значительно изменились со времен 2007 года. Как было отмечено ранее, контрреволюционное наступление против восстаний 2011 года включило в себя значительный рост сектантской риторики по всему региону (причем правящие режимы государств Персидского залива играли в этом процессе ведущую роль – они и сами проводили в СМИ политику раздувания ненависти к шиитам, и давали зеленый свет всем другим, кто хотел этим заниматься). Вопрос сектантства на региональном уровне был, разумеется, чисто умозрительным – в 2012–2013 годах региональные режимы всячески вмешивались в разгорающийся конфликт в Сирии. Саудовская Аравия, Катар и другие государства Персидского залива поставляли вооружение суннитским исламистским силам, которые противостояли шиитам из Хизбаллы, поддержавшим сирийские правительственные войска. Хизболлу, в свою очередь, вооружал и поддерживал Иран. Режим Асада поначалу проводил политику мобилизации конфессиональных ополчений – шабих, во многом состоявших из алавитов – единоверцев правящей семьи. Однако с течением времени, когда попытки подавить революционные выступления потерпели неудачу, режим сконцентрировался на превращение антиправительственных выступлений в сектантскую гражданскую войну, настраивая алавитскую элиту и другие группы меньшинств против суннитского большинства, полагаясь в этом на поддержку Ирака. Этот процесс логически привел к маргинализации, поражению вооруженных революционных отрядов и местных комитетов, которые поначалу возглавляли восстания.
Превращение сирийской революции в гражданскую войну также имело глубокие последствия для возрождения иракской Аль-Каиды. Оно создало новое пространство, в котором джихадисты смогли усилить свою активность вне зоны досягаемости любого государства, и тем самым ускорили процесс размытия иракско-сирийской границы, который происходил на протяжении нескольких последних десятилетий. Это, в свою очередь, интенсифицировало взаимодействие джихадистских групп в Сирии и Ираке. Поток бойцов, вооружения и военного опыта шел в двух направлениях по этому региону, который стал белым пятном на всех картах. Сирия стала играть роль охотничьих угодий для иракских джихадистов, которые сумели одновременно создать эффективное военное присутствие в сирийском конфликте и возобновить свои действия в Ираке с новыми силами
[47]
.
Но наибольшим изменением, конечно, стало изменение относительной влиятельности США как действующего лица в борьбе за останки иракского государства, и в более широком смысле, за ресурсы региона. После 2011 года США не только не имело «армейских сапог на иракской земле», которые внесли основополагающий вклад в предыдущие победы, но и было неспособно все переиграть и завоевать Ирак в третий раз за десятилетие. Это стало не просто результатом военных и политических поражений, которые мы обозначили ранее, но отражением влияния глобального экономического кризиса, поразившего США после 2008 года. Оккупация Ирака обошлась США примерно в 1 триллион долларов и жизни 4 500 военнослужащих
[48]
. В мире, потрясенном величайшим экономическим кризисом со времен 30‑х годов 20‑го века, американские чиновники больше не могли безоглядно распоряжаться деньгами налогоплательщиков в своих попытках воплотить неоконсервативные мечты о «новом американском веке».
