– Разумеется, но этот случай нас чему-то научил. Мы полагаем, что в интересах Трибунала и обвиняемой ей следует оставаться в пределах замка Хайленд.
– Обсудим это в моем кабинете, нельзя решать это вот так, экспромтом.
– Я вношу предложение, – преспокойно заявила судья Санчес.
– Я поддерживаю, – кивнул судья Джексон.
– А я возражаю, – сказал Боско в полной растерянности. – Она же еще ребенок.
– Через полгода ей исполнится восемнадцать. Она помещена отдельно от других задержанных. Рядом с ней находится лишь один обвиняемый, восемнадцати лет – лучшее, что мы можем предоставить, учитывая обстоятельства.
Боско онемел.
– Итак, решение принято. Селестина Норт будет находиться в камере до окончания суда. – Судья Санчес ударила молоточком и самодовольно улыбнулась.
Зал взорвался.
Мистер Берри смотрит на Боско молча, ошеломленно, а зал весь пришел в движение.
– Что происходит? – Мама кинулась к мистеру Берри, а тот сидит так тихо, словно ее и не слышит. Она вцепилась в рукав полосатого, с розовыми прожилками пиджака, тряхнула его: – Как вы могли это допустить?
– Тут что-то затевается, – бормочет он себе под нос, однако я хорошо различаю слова.
Он глянул на меня, и на безупречно-гладком фасаде проступила трещина. В его глазах я заметила жалость, и меня это напугало.
– Прошу прощения, мисс Норт, похоже, враги судьи Кревана тоже хотят использовать вас как пешку в своей игре.
Значит, опасность грозит мне со всех сторон.
Когда я вернулась, заляпанная всем тем, не знаю чем, что бросали в меня на обратном пути, Кэррик сразу же вскочил на ноги. Он изумился при виде меня, как я сама изумилась, услышав, что меня возвращают в камеру. У меня все плывет перед глазами. Тина ведет меня в камеру, с родителями я уже попрощалась. Кэррик следует за мной по ту сторону стеклянной стены, шаг в шаг от двери до кровати. Впервые он сам пытается привлечь мое внимание. И хотя с той минуты, как я впервые его увидела, я этого и добивалась, теперь я не в силах оглянуться. Ему требуется объяснение. Все думали, что меня отпустят домой, думали, что я вывернусь. Кэррик считал, что уж он-то разбирается в правилах игры, и вдруг правила переменились. Ему позарез нужно знать, что происходит, ведь если меня осудят, его тем более.
Но я не в силах что-то объяснять. Мне бы самой кто объяснил. В полной прострации. Сижу на кровати, смотрю в пустоту, но все еще чувствую на себе его взгляд. Он стоит у перегородки, распластав ладони по стеклу, и чуть ли не приказывает мне поднять глаза. А мне нужен Арт, мне так нужен Арт, только он может все исправить, чтобы все снова стало как было, нормально, прямо сейчас. Я легла, повернулась к Кэррику спиной и больше во всю ночь не шелохнулась: не хотела, чтобы он или кто другой видел мои слезы.
9
Ночь кошмаров, слышались вопли того мужчины из камеры Клеймения, виделись кровавые языки и Клейменные монстры, тянущие ко мне свои клешни через заграждение, пока я иду по двору суда. Я проснулась изнуренная и напуганная, не понимая толком, где нахожусь. Сегодня мне предстоит давать показания. Сегодня я повторю ложь, которой научил меня Боско. Настал День Именования.
Я пробудилась в пять утра, лежала тихо до полшестого, потом вскочила, расхаживала, словно животное в клетке, нетерпеливо дожидаясь, когда же начнется. Кэррик проснулся в шесть и лежал тихо, полусонно наблюдая за мной из-под одеяла. Потом он сел на кровати, спиной прислонился к стене, подтянул колени и уперся в них локтями, все так же лениво наблюдая, ему-то эта рутина давно знакома. Это меня еще больше обозлило. Деться мне от него некуда, разве что в крошечном туалете запереться, но там дольше необходимого не высидишь. Наверняка его нарочно сделали таким тесным.
В восемь за нами пришли Тина и Фунар и повели обоих в душевую. Я думала, Кэррик снова меня проигнорирует, как вчера, но он слегка мне кивнул, и взгляд его смягчился. Видимо, я выросла в его глазах именно потому, что меня не отпустили домой. Это я понимаю, я с самого начала поняла, что мы с ним заодно, с той минуты, как его на моих глазах привели в соседнюю камеру. Ну вот, ему понадобилось двенадцать часов, чтобы понять то же самое. Но и в эти часы, просыпаясь среди ночи в страхе и недоумении, я поглядывала на Кэррика, и мне становилось спокойнее. Только его присутствие меня ободряло, больше не помогало ничего. Не знаю, может быть, я просто намечтала себе, что этот крепыш – мой заступник. Странно, чтобы столь тесная связь установилась так быстро, но мне кажется, будто меня поместили в скороварку, и он тут со мной – единственный, кто понимает. Один и тот же опыт, к тому же мы сверстники – вот что укрепляет связь между нами.
Я приветливо улыбаюсь, он знаком пропускает меня вперед. Фунар негромко, по-ребячьи присвистывает, фью-фьють, и Тина велит ему заткнуться. Я улыбаюсь и торопливо оглядываюсь, чтобы уловить реакцию Кэррика. У него в глазах что-то промелькнуло – не улыбка, скорее вспышка света. Кажется, они зеленые. Мы встретились взглядами, забавляясь, как Тина срезала Фунара. Но я тут же отворачиваюсь, спеша следом за Тиной. Чуточку неловко ощущать, как он идет сзади, и хоть бы нас опять не повели на такой «урок», как вчера. Но, поскольку Тина тут, конечно же все обойдется, и я прикидываю, рассказать ли ей, что произошло вчера, пока она была наверху, или промолчать, как молчит Кэррик. Быть может, есть свои правила бравады. Если так, лучше брать пример с Кэррика.
Его повели налево, меня направо. Я переоделась во все чистое, и меня проводили обратно в камеру. К моему приходу Кэррик уже там, сидит за столом с унылым, плохо одетым мужиком. Волосы все еще мокрые, так и светятся, он свежевыбрит, в свежей футболке болотисто-зеленого цвета. Конечно, моя мама присоветовала бы что-нибудь другое, оттенок потеплее, чтобы подсветить глаза – какого же они все-таки цвета? – но мне и так нравится. Он и выглядит как солдат, он готовится к битве, не рассчитывая на пощаду, вот что я поняла. Я присматриваюсь к нему, пока он не смотрит, пытаясь определить, какого цвета у него глаза. Не знаю, почему меня это так занимает. Наверное, потому, что у Арта они чистой небесной голубизны. Его глаза видишь прежде, чем разглядишь самого Арта, глаза я люблю в нем больше всего, а у Кэррика глаза кажутся черными, но ведь они не могут быть черными – наверное, так кажется, потому что зрачки все время гневно расширены.
У того мрачного мужика в камере Кэррика лицо красное, растерянное, а дышит он так, словно с легкими у него проблемы. Он перебирает бумаги, и они о чем-то напряженно беседуют, но слов не разобрать. Мужчина втолковывает что-то, взмок, нервничает, и у Кэррика опять сердитая гримаса на лице.
Дверь открывается. Тина пришла за мной.
– Кто это? – спрашиваю я.
– Его консультант.
Я замечаю, что она никогда не называет Кэррика по имени.
– А он же вроде бы взялся защищать себя сам.
