– Тушите пламя…
Заряжающий выдернул из зажимов огнетушитель, но второй снаряд ударил в борт. Это была шестикилограммовая болванка, которая врезалась в боеукладку. Шипящий порох в смятых гильзах вспыхнул ослепительно белым в сумраке пламенем. Ефрейтор-заряжающий понял, что сейчас сдетонируют снаряды, и пробирался к боковому люку.
Он был молод и хорошо тренирован. Спрыгнул на песок и, пригибаясь, побежал прочь. Ефрейтор не был трусом, но, провоевав три года, знал, что загоревшиеся снаряды уже не потушить – экипаж и танк обречены.
Заряжающий бежал к воронке. На бегу невольно оглянулся. В этот момент сдетонировало несколько фугасных снарядов в боеукладке, выбило дверцы люка. Из широкого проема вылетали обломки, клубился дым, его прорезал скрученный жгут пламени.
Но это было лишь начало. В задней части башни, в специальном отсеке (его называли «ящик Роммеля»), находился основной запас снарядов, не менее полусотни штук Когда взорвутся они, ефрейтору не спастись, осколки разлетятся далеко. Быстрее бы добежать до укрытия!
Оглушительный взрыв ударил по ушам, рядом шлепнулась дымящаяся смятая гильза. Но ефрейтор уже лежал в воронке, закрыв голову ладонями. Через минуту он приподнялся. Его родной «Т-4» горел, как поленница сухих дров, башня была разодрана по швам. Но это было еще не все.
На броне тяжелого штурмового орудия, приостановившегося для точного выстрела, вырос огненный куст. Раскаленный бронебойный снаряд угодил в лобовую часть скошенной рубки и пробил ее. Машина застыла. Из пробоины и открытого верхнего люка шел дым. Там повторялось то, что случилось с его танком.
Оберст допустил ошибку, типичную для многих офицеров вермахта, занимавших высокие посты. Будучи майором, он прошел во главе танкового батальона летом и осенью сорок первого года долгий путь от границы до подмосковного города Истра.
Он брезгливо смотрел на убогие деревни, развалины городов, бесконечные колонны пленных, разбитую русскую технику вдоль дорог. Но чем ближе к Москве, тем сильнее становилось упорство русских.
В декабре его батальон был разбит и отброшен. Остались считаные машины. Тогда отступали целые дивизии и даже армии. И вдоль дорог тянулась бесконечная вереница разбитых, сгоревших немецких машин.
Дикая страна. Снега, мороз, убивающий все живое, русские «тридцатьчетверки», цепи наступающих солдат в полушубках, не знающих пощады. Он тогда едва не замерз среди снежной равнины и выбрался из-под Москвы чудом.
Но были новые победы в сорок втором и новые колонны пленных, а затем поражение под Сталинградом, которое, слава богу его не коснулось. Уже подполковник, командир полка, он воевал севернее. И в сорок третьем, когда пришлось отступать, оберст воспринимал это как превратности войны, продолжая верить в победу Германии. В сорок четвертом он стал заместителем командира дивизии.
О том, что в войне наступил перелом, старался не думать. Это было лучше, чем представить будущее поражение.
Когда готовились к прорыву, полковник получил приказ «решить вопрос» с группой военнопленных, которых навязали их дивизии. Он брезговал заниматься подобными вещами, но приказ выполнил.
Пулеметный взвод за два часа расстрелял около тысячи пленных. Оберст лично проследил за этим. Все прошло четко, а ров с трупами залили соляркой и подожгли. Бензина не хватало.
Когда взорвался танк и загорелось тяжелое штурмовое орудие, оберст понял свою ошибку. Он рассчитывал стремительным ударом и градом снарядов оглушить, ошеломить русских. Пробить брешь в обороне и уничтожить их, как это часто получалось раньше.
Сегодня этот прием не сработал. И атаку он начал с большого расстояния. У русских командиров имелось время пристреляться, а на расстоянии пятисот метров «трехдюймовка» Грабина прошибает семь сантиметров брони.
Вскоре был подбит еще один танк, но оставшиеся машины, не замедляя хода, продолжали атаку. У русских, кажется, вышли из строя две самоходки. Но остальные, выныривая из-за бугров, островков кустарника и деревьев, по-прежнему вели ответный огонь.
Это был критический момент боя. Чурюмов приказал по рации Карелину взять с собой Тимофея Шмарева и ударить с фланга.
– Вместе с десантом, понял? – кричал капитан. – Давай, Паша! Они уже бронетранспортеры с пехотой двинули. Нет у них резервов.
Связь оборвалась, а фугасный снаряд взорвался среди островка кустарника, где находился минометный расчет. Кувыркаясь, взлетел смятый ствол, отбросило в сторону минометчика с оторванными ногами.
Самоходка Зацепина выскочила для очередного выстрела из укрытия. Взрыв перебил гусеницу, а несколько крупных осколков продырявили борт рубки. Лейтенанта ударило головой о казенник орудия. На секунды он потерял сознание, а когда зашевелился и попытался встать, увидел, что на него навалилось тело заряжающего.
Зацепин все же приподнялся и не узнал лица товарища, с которым воевали вместе больше года. Лица как такового не было, крупный осколок снес его. Наводчик пытался снова поймать в прицел «штугу», но не хватало угла поворота.
– Петро, доверни машину! – крикнул он механику.
– Угомонись, – с руганью отозвался тот, поджигая и выбрасывая из люка дымовые шашки. – Молись, чтобы нас на этом пятачке не добили.
«Штуга» выстрелила, целясь в поврежденную самоходку. Дымовая завеса спасла экипаж. Снаряд пронесся над машиной, снова сбив толчком воздуха командира самоходки Александра Зацепина.
Наводчик, тоже оглушенный, добрался до лейтенанта, встряхнул его.
– Саня, живой?
Одновременно увидел мертвого заряжающего без лица и невольно отпрянул.
– Что там? – кричал снизу механик.
– Генку убили. Осколком…
– А командир?
– Живой, только оглушили маненько.
– Замрите оба, – посоветовал механик, уже дважды горевший в подбитых машинах. – Может, не станут добивать.
– А отползти пониже нельзя?
– Гусеницу надо глянуть.
Сержант скатился на песок, осмотрел разорванную гусеницу. Починить ее здесь, на месте, имеющимися силами не удастся. Почти весь экипаж контужен, нужна помощь. Может, действительно отползти пониже? Но тогда придется менять не пару звеньев, а половину гусеничной ленты.
В этот момент механик увидел прорвавшийся вперед немецкий танк. Расстояние до него составляло метров двести. Через считаные минуты он приблизится, и экипаж поймет, что русские лишь имитируют пожар. Ситуацию понял и заместитель командира батареи Александр Зацепин.
– Разворачивай машину, – приказал он, показывая точку прицеливания.
– Сейчас, сейчас…
Двигатель взревел и заглох. Стартер звенел, как натянутая струна, а у двадцатишестилетнего лейтенанта Зацепина бухало сердце и плохо слушались руки. В бою его редко посещал страх, главное напряжение накатывало перед боем. Но сейчас нехорошее предчувствие не отпускало лейтенанта. Что он может сделать с разогнавшимся тяжелым танком на своей подбитой перекошенной машине?
