Мать очнулась, только когда сменщики пришли и разбудили ее. Но сначала она не поняла, что произошло, думала, что просто в обмороке была, потому, как этот сволочь надел на нее всю одежду назад. Но когда встала и пошла, то заподозрила что-то неладное, а потом до нее все дошло окончательно.
Пришла домой в слезах, но молчала, никому ничего не говорила, помылась в ванне, а ночью, когда все спали, хотела удавиться в туалете, да дядя Гоша вовсе и не спал тогда, почуял что-то нехорошее и спас ее, кое-как откачали.
Хотел дядя Гоша «скорую» вызвать, но мать отговорила, побоялась, что в дурдом заберут, и во всем дяде Гоше призналась. В милицию тоже заявлять не хотела, дабы не терпеть позора. Тогда дядя Гоша пообещал матери, что сам разберется с обидчиком завтра и посоветовал матери взять на следующий день отгул и на работу не ходить. А сам в тот день пошел вечером в кочегарку и зарезал того мужика. Потом вернулся домой пьяный, да еще и с бутылкой водки, матери сказал, что больше тот мужик в кочегарке никогда не появится и к ней не пристанет.
Мать, знала тихий нрав отчима, ничего такого о нем подумать не могла, она решила, что он попросту бахваляется, чтобы утешить ее. Но к ночи нагрянула милиция и увезла невменяемого дядю Гошу с собой, и тогда ей открылась вся правда. На суде дали ему девять лет срока. А потом она верно ждала его все пять лет — за примерное поведение отчима выпустили на четыре года раньше. Я же, когда узнал всю правду, сильно зауважал дядю Гошу и даже гордился им.
Вот почему я ненавижу всех этих насильников и соблазнителей. А ты еще спрашиваешь — какое мне дело!
— Так разве этот официант изнасиловал твою заместительницу?
Володя прикусил губу и дернул рулем, едва успев выправить машину, чтобы не столкнуться со встречной. Николай понял, что Васильев прокололся и что он связал этот случай в кафе не только со своей матерью, но и, в первую очередь, с Ксенией, которая когда-то изменила Володе с артистом.
— Можно и так сказать, — помолчав немного, отозвался Володя, приведя нервы в порядок. — Тут та же параллель проглядывается. Когда я приехал в кафе, то заметил, каким образом Сергей, официант этот, выходил из кабинета Дарьи Алексеевны. Он не просто выходил, а как-то крадучись, с оглядкой, будто вор какой. Я и на самом деле подумал — не стырил ли он что-нибудь? Там у нее сейф стоял, и в нем всегда левые деньги были, ведь по безналичке, ты же знаешь, ни хрена работать нормально невозможно. Причем, произошло все это уже после того, как я пожарников устроил под надзором нашей девочки. Тогда я у Сереги поинтересовался, как он там оказался, поскольку знал, что Дарьи на работе не должно было быть вообще. Она вчера отработала вечером за администратора — та в отпуск ушла — и должна была после закрытия в двенадцать ночи уехать домой. Ну, парень мне ответить толком ничего не смог, вижу, глаза прячет. Тогда зашел я в кабинет с проверкой, вижу — Дарья с задранным платьем на диване дрыхнет, и все ее волосья между ног напоказ, а на столе целая батарея бутылок пустых. Нагнулся ее потрясти — так там таким перегаром от нее поперло, хоть противогаз надевай. А ведь замужняя женщина, муж мужик порядочный — директором горводоканала работает! Я с ним лично знаком. Потряс ее — она только мычит, глаза продрать не может. «Сереженька!» — зовет, еле языком ворочает.
Ну, я платье ей на ноги натянул, прикрыл манду рыжую, запер ее на ключ до полного протрезвления, чтобы другие ее позора не видели, зазвал сучонка к себе и спрашиваю, что ты, мол, с ней сделал, пес блудливый? — она же мать тебе! Да она, говорит, сама меня зазвала, — оправдывается. Да ты, сволочь, споил ее попросту, да изнасиловал! — говорю. Нет, сама дала, — упирается. Ну, я и врезал ему по полной программе, а тут ты пришел. Вот как было дело.
— А, может, она и, правда, — сама. Сучка не захочет — кобель не вскочит.
— Тем хуже! — опять задергался Вова.
— Руль давай крепче держи, чай машина чужая, — попытался обуздать настроение друга Николай, но не удержался от укола: — Что ты их судишь, в конце-то концов, а сам-то себе что позволяешь?
Николай вспомнил прошлогодний случай. Тогда, по осени, на выходных, как-то собрались они с Васильевым бредешком прочесать Тулу недалеко от его загородного дома. Делали они это на ночь, таясь, дабы не попасться рыбнадзору, а утром за Николаем неожиданно заехала Ксения, ей срочно понадобилась какая-то его помощь. Однако вечером Николай вернулся на дачу, поскольку в спешке забыл барсетку с документами на машину. Полагая, что без Володи в дом ему не попасть, он сначала позвонил Васильевым домой и от Киры узнал, что Володя по-прежнему еще в Буграх.
Приехав к другу и войдя во двор, ему уже оттуда почудилось, будто из дома слышится какой-то шум, какие-то крики. Николай подумал, уж не ворье ли наседает на хозяина и бросился к двери, но, едва отворив ее, на мгновенье остановился с некоторым недоумением — из недр дома раздавались лишь женские вопли, да такие дикие и душераздирающие, что их не могли до конца заглушить даже толстые бревенчаты стены.
Осторожно проскользнув в дом, Николай из сеней, через проем открытой двери, ведущей в комнаты, увидел неприглядную картину: Володя, с упоительной яростью, самым разнузданным образом, пристроившись сзади, драл какую-то голую, дебелую женщину, брошенную грудью на стол. В ее невидящих глазах плескалась мольба, лицо, перекошенное от ужаса и боли, было заляпано черными потеками туши, от брызжущих слез. Голова женщины, в обрамлении коротких, обесцвеченных куделек, впрочем, как и все ее тело, елозила по столу, в такт Володиным движениям. И все это сопровождалось жалостливыми, прерывистыми воплями.
Сам Васильев, с багровой, как после парилки, морденью, находился в состоянии такого звериного азарта, что даже не заметил вошедшего.
Николай, ни слова не говоря, взял, стоящее у двери на табурете, ведро и, подойдя к странной паре, по прежнему не замечавшей его, окатил ее холодной, колодезной водой. Володя оторопел, замер, медленно повел головой в сторону Николая, словно оттуда задуло промозглым, отрезвляющим сквозняком. Он раздосадовано оторвался от женского зада и, хлопая все еще мутными, от необузданной страсти, глазами, стал неловко натягивать на себя мокрые штаны. Женщина же, вся одежда которой состояла из белого лифчика, державшегося лишь на одной уцелевшей бретельке, взвизгнула на такой высокой ноте так, что у Николая даже заложило уши. Тряся одной оголенной, полной и красивой грудью, она бросилась к Николаю и спряталась за его спину, по-детски привывая и всхлипывая.
— Ты что творишь?! — воззрился на друга Николай так, словно вместо него увидел только что влетевшую сюда через окно чупакабру с окровавленной морденью.
— Пошла вон отсюда, сука ебл…вая! — вместо ответа рявкнул Володя, прижавшейся к Николаю и выглядывавшей из-за его плеча, женщине.
Васильев сгреб в одну кучку, разбросанные по полу, женские трусики, юбку, еще какие-то шмотки, и швырнул их в сторону выхода.
Женщина отцепилась от Николая и, поскуливая, как побитая собака, затрусила за своими вещами. Собрав их трясущимися руками, она выскочила на улицу.
