Володя бросил колодки к ногам Николая.
— Я тебе сейчас развяжу ноги, ты их в колодки засунь, а потом я тебя отвяжу от стула. Только не дури, Коля, хорошо? Ты же обещал…
Николай кивнул головой, хотя, если бы представился подходящий случай, держать свое слово не собирался — жизнь Ксении была для него дороже не только собственного слова, но и собственной жизни. Понимал ли это Васильев? Тем не менее, он надел на ноги Николая колодки, застегнул их на замок, потом развязал ему ноги и отвязал от стула.
— Ну, пошли, — сказал Васильев.
Николай встал и запрыгал к выходу из дома. Ему было неудобно, тяжело и больно от пудовых колодок, но он радовался первой небольшой подвижке — в случае чего, теперь у него было больше возможностей для маневра, если только Володя снова не привяжет его к стулу. Его надежды оправдались, когда они вернулись, к стулу его больше не привязывали.
— Кстати, перекусить не хочешь? — спросил своего пленника Володя.
— А какая разница — сытым ты меня на тот свет отправишь или голодным?
— От тебя все зависит, Коля, есть ли тебе необходимость куда-то отправляться или еще поживешь. Вот поговорим, и все станет для нас обоих ясно.
— Ну, тогда не тяни кота за яйца — рассказывай.
— Ладно, слушай, — Володя снова сел за стол и пригубил из бокала. — Ты, вот, спросил, почему я Абдуллаева не грохнул. Если бы это вернуло мне Киру, я бы сделал это не задумываясь, хотя, ты меня знаешь, я таракана обидеть не могу. Но, вот, люди — они, заметь, в массе своей, хуже тараканов, хуже всякого зверя. Людей мне не жалко…
Володя сердито засопел и погрозил кому-то невидимому кулаком.
— Вообще-то, поначалу у меня мысли такие были, мочкануть этого поганца Сашку где-нибудь в подворотне — и дело с концом! Но, я же был не киллер какой-то там профессиональный, чтобы сделать это чисто и не навести на себя подозрений. Положим, ума бы у меня хватило милицию провести, но Киру — вряд ли. Вот я и выбрал мост и собственную жизнь.
Но когда я потом лежал в больнице, эти мысли об убийстве Абдуллаева вернулись ко мне. А тут меня как-то навестил в больнице Харитон Иренеевич, он, вообще, только один ко мне приходил, кроме него мне больше не с кем было поделиться своим горем, я ему все и выложил. Федотов успокоил меня, не тушуйся, сказал, мол, вернем Киру, все решаемо, только все цену свою имеет. Выздоравливай, говорит, и вернем тебе твою девочку. Я ему поверил и сразу успокоился — у него было много скрытой силы, скрытой власти и еще чего-то такого необъяснимого. Он, кстати, какой-то мази мне склянку дал ногу мазать, так та на поправку быстро пошла, врачи сами удивлялись. А вот хирургу надо было башку оторвать, это он, валет сраный, там что-то неправильно сделал, когда раздробленную кость складывал, так хромота на всю жизнь и осталась…
— А как там Ксения? — вдруг угрюмо перебил бывшего друга Николай.
— Да все с ней в порядке.
— А если ей тоже в туалет там понадобится или еще чего?
— Не тушуйся, я что — не понимаю? Я ей ведро поставил и оставил все, что нужно для соблюдения гигиены. Там же рядом и умывальник висит. Есть и еда и питье. Вы же мне не враги, я вас обоих люблю и уважаю.
— Здорово любишь! — не теряя хладнокровия, упрекнул Николай.
— Да, люблю… Но Киру, извини, — больше. Это все ради нее, — с искренней горечью сказал Васильев.
— Расскажи мне о своей проблеме, может, я смогу помочь?
— Вот я и рассказываю, слушай дальше. В общем, вышел я из больницы, а дома пусто, даже в квартире как-то темно стало, будто в склеп попал, и такая тоска меня вновь обуяла. Что было делать? — пошел я к Федотову за спасением. А он мне и говорит, мол, помнишь, о чем я тебя просил когда-то? Я тебе помогу и дальше помогать буду, но и ты в нужный момент выполнишь мою просьбу. Готов? — говорит. А что мне оставалось делать? — я согласился. Он мне тогда рассказал свой план и дал в помощницы какую-то девицу, Надей звали.
Красавица она, что и говорить, писаная была, и статью вышла и физией — глаза незабудковые, губки алые, как из сердца точеные, личико ангелочка невинного. В другой раз я бы на нее запал, но в моем сердце навечно поселилась Кира. Правда, Надя ли она на самом деле была и, вообще, кто такая, Федотов сказал, мне знать не обязательно, мол, используй на всю катушку. Только, по-моему, несмотря на красоту и невинность внешнюю, внутри ее червоточинка какая-то угадывалась — то ли она торкнутая какая-то была, то ли шалава порядочная — хрен ее разберет. Да мне, и вправду, — какая разница? Ее мне для дела дали. А план Федотова был таков: Надя эта должна была отбить Абдуллаева от Киры, а нет, так он придумал запасной, беспроигрышный, вариант…
И вот, пошел я с этой Надей на встречу с моей дорогой Кирой к институту. А надо сказать, что я тогда уже не учился — из-за травмы пропустил чуть не три месяца занятий и оформил академический отпуск на четвертом курсе. Ну, встретили мы после занятий Киру, я ей представил Надю, как новую свою невесту, сказал, что развод Кире даю, а чтобы друг на друга обид не было, предложил примирительную встречу в ресторане «Арагви» за свой счет — пара на пару, Кира с Абдуллаевым и я с Надей. Ну, Кира обрадовалась, сказала, что очень переживала за меня, но теперь спокойна, коль скоро я другую любовь нашел — девушку-красавицу, и сердце ее не болит теперь за меня больше.
На следующий вечер собрались мы в ресторане, я столик хороший заказал, выпивали, закусывали, болтали, как ни в чем не бывало, будто собрались старые друзья. Но внутри у меня душа плавилось от ненависти к Абдуллаеву, хотелось вскочить и вцепиться ему мертвой хваткой в горло. Сашка этот пил, как конь и важничал, куда тебе с добром — многие к нему девки за автографом подходили. Надюха тоже прикинулась его поклонницей ярой, и как только он стал уже прилично навеселе, она стала исподтишка глазки ему строить, под столом ногу давить. А я оркестр забашлил, чтобы почаще дамское танго объявляли, и Надюха его все время приглашала танцевать. Но все было бестолку, не повелся он на нее, как она ни старалась. Кира ее маневры тоже просекла, и когда они уходили танцевать, я приглашал Киру, и она мне говорила, чтобы я себе кого-нибудь другого вместо Надюхи подыскал, мол, ненадежная она особа.
И тогда мне ничего не оставалось делать, как запустить запасной вариант плана. Достал я сигареты «Chesterfield», которые мне дал Федотов и которые до этого я прятал в кармане, закурил, пачку на стол положил. Вижу, у Сашки глаза загорелись на импорт — где у нас тогда в стране такие сигареты было взять? Разве что в «Березке» на чеки или у интуристов на матрешки наменяешь с оглядкой, чтоб менты не замели. Ну, он и попросил разрешения закурить честерфилдинку, руку к пачке протянул. Но я готов был к этому, пачку первый схватил, достал сигаретку помеченную Федотовым и дал ему. Он затянулся так блаженно, хвалить табак стал, я ему тогда и всю пачку подарил на память — кури на здоровье.
Он курил, колечки дыма театрально пускал, а я смотрел на него со звериным блаженством, как на тарантула, который не замечает, что у него рвется паутина, и птичка, моя птичка, вот-вот вырвется на свободу.
