– Может, и так, – пожала плечами Троицкая. Ее лицо вытянулось, и сейчас она выглядела на все свои сорок пять, если не старше.
– Скажите, Вера Гавриловна, когда вы разговаривали с Анжеликой в последний раз? – спросила Алена, так как ее собеседница погрузилась в горестное молчание.
– Когда она рассказала мне, что с ней произошло, – глухо ответила та. – С этим подонком, с Сугривиным…
– Это вы посоветовали ей обратиться в полицию?
– Нет, что вы! Наоборот, я сказала, что надо идти к Кузьмину. Он влиятельный человек, и я предполагала, что он употребит все свои возможности, чтобы племянник не оказался замешан в деле об изнасиловании.
– И чего вы надеялись добиться от Кузьмина?
– Материальной компенсации – хотя бы, ведь ни на что другое рассчитывать не приходилось! Анжелика могла потребовать хороших «отступных», купить собственное жилье и отделиться наконец от Вязьмина – пока она жила с ним, ни о какой личной жизни не могло идти и речи. Отец разогнал всех ее ухажеров, и, я думаю, ей определенно грозила участь старой девы, так как ни один парень не был для него достаточно хорош!
– По-моему, вы живете на широкую ногу, – заметила Алена. – Если проблема была в том, чтобы разъехаться с отцом, почему вы не помогли ей деньгами?
– Мой муж, он… Он контролирует мои расходы, а такая большая сумма требует обращения в банк, понимаете? Ему бы не понравилось, если бы я… В общем, это – не вариант.
Похоже, Троицкая сбежала от одного «контролера» к другому, только второй оказался более состоятельным – вот и вся разница! Странный поступок со стороны матери: вместо того чтобы поддержать дочь, отправиться вместе с ней в полицию подавать заявление на обидчика, она предложила пойти к дяде насильника за материальной компенсацией!
– Почему Анжелика не рассказала отцу? – задала вопрос Алена. – Вам же она сообщила!
– Вязьмину? Да вы хоть представляете, что бы тогда произошло?! Вязьмин… он убил бы Сугривина!
– Ну, кто-то его убил-таки, – пробормотала Алена задумчиво.
– Это – не Вязьмин, – покачала головой Троицкая. – Во-первых, он не знал о том, что Сугривин изнасиловал мою… нашу дочь. Во-вторых, у него просто нет времени, он почти все время дома, ухаживает за Анжеликой!
– Откуда вы знаете? – быстро спросила Алена. – Вы же не общаетесь?
– Я слежу за их жизнью. С соседями разговариваю, навожу справки… Я бы очень хотела участвовать в лечении Анжелики, но Вязьмин такой упертый!
– А вы пробовали предлагать помощь?
Троицкая отвела глаза и покачала головой.
– Я слишком хорошо его знаю, – тихо проговорила она. – Бесполезно!
– Подруга Анжелики сказала, что, несмотря на ее и ваши советы, она все же решила обратиться в полицию с заявлением. Вам об этом известно?
– Да. Но я все-таки надеялась, что Анжелика передумает… И вот что получилось!
– Так вы не знаете, успела ли она подать заявление?
– Понятия не имею. Мы разговаривали, если не ошибаюсь, в среду, а уже в субботу на нее напали! Я поверить не могла – почему одной-единственной девочке, не успевшей никому сделать зла, выпало на долю такое страдание?! Сначала изнасилование, потом…
И Троицкая беззвучно заплакала, не вытирая слез. Алена испытывала при этом двойственное чувство. С одной стороны, ей хотелось пожалеть женщину, которая, кажется, искренне любит дочь и переживает из-за того, что с ней произошло. С другой – девушка не могла отделаться от ощущения, что презирает Троицкую за слабость, за инфантильность, проявленную в этих трагических обстоятельствах. Люди разные, и они по-разному воспринимают действительность и окружающих – наверное, нельзя судить обо всех по себе, но Алена точно знала, что, окажись она на месте Троицкой, повела бы себя иначе. Она взяла бы дочь за руку и пошла в ближайшее отделение полиции. Она прошла бы с ней все инстанции вплоть до суда и непременно добилась справедливости. И, уж точно, Алена ни за что на свете не позволила бы Вязьмину в одиночку справляться с несчастьем, а приложила бы любые усилия, сделала все возможное и даже невозможное, чтобы заставить его принять помощь!
* * *
Ему даже не пришлось смотреть на номер дома на Школьной улице: мрачное четырехугольное здание за железным забором, стоящее в глубине двора, невольно обращало на себя внимание. Сразу становилось очевидно, что это – не школа и не детский сад, здесь витал «дух сиротства» – во всяком случае, ноздри Захара отчетливо ощущали его, хотя, по сути, здешний запах сырости и талого снега не отличался от запаха в любой другой местности. Захар вырос в большой, шумной семье. Более того, в семье «цирковой», а это означает, что членами семьи автоматически становятся все, кто работает с тобой на одной арене (включая тигров, львов и лошадей). Одиночество было непозволительной роскошью в обстановке, в которой он взрослел – так же, как в детском доме, но в его случае вокруг находились люди, которым он был небезразличен.
Он понимал мотивы Регины, по которым она отправила в Дубровку именно его, хотя нельзя сказать, что он пришел в восторг от ее просьбы. Регина не хотела, чтобы остальные члены команды раньше времени узнали правду об Устинье; она желала убедиться в правдивости слов адвоката Кузьмина до того, как разоблачать клиентку перед всем честным народом. Проблема в том, что Захару нравилась нескладная, резкая и дерзкая девчонка. Она была в чем-то похожа на него – авантюристка с беспокойной, любопытной натурой, жадной до новых ощущений. То, что Устинья детдомовка, вызывало в нем еще больше сочувствия, но ее вранье заставляло усомниться в том, что его чувства по отношению к девушке справедливы. Что, если Погосян прав, и она действительно ненормальная? Вдруг она все придумала и заставила его, Регину и всех остальных проникнуться к ней участием, как уже случилось однажды, когда Устинья обвинила опекавшую ее семью? Тогда ей тоже поверили!
Прежде чем войти, Захар с тоской обвел взглядом маленький сквер. Возможно, если бы стояла весна, впечатление не было бы таким тягостным? Теперь же голые, словно после лесного пожара, деревья представляли собой печальное зрелище на фоне старых, с облупившейся краской металлических качелей и каруселей. Однако здание, несмотря на заброшенный вид, отлично охранялось. Не успел Захар переступить порог, как его остановил грозный окрик охранника. Потребовалось некоторое время, чтобы заставить его вызвать директрису.
– Значит, Маша Прибыткова вас интересует? – уточнила высокая, полная дама с пегим «кукишем» на голове. Голова эта казалась несоразмерно маленькой по сравнению с богатырским телосложением. Толстые пальцы директора детского дома были унизаны золотыми кольцами, и оставалось лишь удивляться тому, как много, оказывается, вопреки расхожему мнению, получают люди, работающие с сиротами! Звали даму Инной Сергеевной Ароновой, и она, судя по всему, занимала вверенный ей пост давно и прочно, намереваясь закончить свои дни в том же шикарном кожаном кресле, сидя в котором и принимала Захара. Он видел, что Аронова пристально его рассматривает. Не просто пристально – недоверчиво, даже подозрительно. По ее представлениям, видимо, совсем не так должен выглядеть человек, у которого может быть дело к директору детского учреждения. Он не собирался ее разубеждать, потому и не изменил своему обычному «прикиду» – косухе с заклепками, гловелеттам
[2]
и бандане. Наверное, по мнению Инны Сергеевны, его следовало бы сразу сдать наряду полиции, однако она проявила любезность и решила сначала выслушать незваного гостя.
