Голобородов по поводу моего отъезда не выказал волнения. Наверняка планировал новый аквапарк втихаря!
Племянник встречал меня в аэропорту на приличном германском минивэне.
– Просторная тачка, – оценил я. – Девчонок много можно посадить! – добавил, зная пристрастия племянника.
– Вася! Я – женатый человек, – напомнил Григорий.
– В который раз? – уточнил я. – В третий?
– В пятый.
– Ха! Как я отстал от жизни! Ты хоть помнишь, сколько у тебя детей, Гриша? – спросил я его. – Звезда ты наша шоу-бизнеса!
– Мне известно о троих, – ответил ловелас. – Но на всякий случай каждого встречного тоже стараюсь обласкать…
– Один мой товарищ говорил, что кабаки да бабы доведут до цугундера.
– Это он с личного опыта?
– Полагаю, да. Хотя потом я эту фразу в кино услышал… Ладно, куда едем? На кладбище?
– Туда мы всегда успеем, – не упустил моей оплошности Гриша.
– Я серьезно. К Богданычу?
– Я понял. Повторяю, успеем. Богданыч нас подождет. Сначала я хочу свозить тебя к нему на работу. Я же говорил, он тебе оставил кое-что.
Я подумал, что архив Богданыча лежит, быть может, в его рабочем сейфе. Богданыч трудился заведующим сауной шикарного загородного пансионата. У него еще с советских времен парились очень немаленькие люди, причем не только по меркам Одессы. Оттого у скромного Богданыча имелись весьма хорошие связи. Лично я, правда, никогда его ни о чем не просил, кроме как показать немногие фронтовые фотографии, но родственникам, знал, он не раз помогал, то в одном, то в другом. Единственным человеком, с кем Богданыч так и не смог наладить отношения, была его родная дочь. Это являлось главной его бедой. С моей тетей – старшей сестрой моей матери – они жили душа в душу. Тетя ушла первой, он, получается, пережил ее на семь лет…
Когда я увидел голубую, простирающуюся до горизонта, живую, в дымке, гладь – даже зажмурился от счастья! Ну, здравствуй, Черное море! Я снова здесь! Моя мама – родом из Одессы, значит, и я немножко тоже одессит. Пусть настоящие одесситы скажут, подмазываюсь – наплевать! У них – своя Одесса, у меня – своя. Залитый солнцем старый двор – колодец на Пересыпи. С вьющимся до второго этажа виноградом, с суетливыми воробьями, с вонючим общественным туалетом, запрятанным в углу, с горластой соседкой – тетей Руфой, зазывающей отпрыска: «Марик! Иди уже кушать, несчастье мое!» С колокольчиком, возвещающим о прибытии мусоровоза, и с утренним ожиданием: скоро – на море. Скорее бы!..
Здравствуй, здравствуй, Черное море! Извини, но в этот раз я приехал не к тебе. Только погляжу издали…
Гриша заглушил мотор перед воротами пансионата. Сказал:
– Ну вот, – и, откинув голову на подголовник, устремил задумчивый взгляд на буквы на фасаде главного корпуса, составляющие название: «Черноморочка», загорающиеся по вечерам, как я помнил, неоновым светом. Я молчал некоторое время, уважая задумчивость племянника. Полагал, он вспоминает Богданыча. Не хотелось выглядеть «нижегородским чертом», лишенным чуткости. Когда пауза в исполнении племянника стала затягиваться, я не выдержал:
– Мы что, сюда погрустить приехали?
– И это – тоже, – подтвердил одессит. – Я говорил, что Богданыч оставил тебе кое-что…
– И не раз, – подтвердил я. – Моя заинтригованность достигла уже крайней степени!
– Не перебивай младших! Хотел, чтобы ты увидел это собственными глазами.
– Что «это»?
– Вот это! – Гриша кивнул на презентабельные ворота «Черноморочки». – Это теперь твое.
– Что «это теперь мое»? – сам себе я начинал напоминать попугая.
– Пансионат. Он теперь твой.
– В каком смысле? Могу путевку в него взять или что?
– Вася, не расстраивай меня! Богданыч считал тебя разумным человеком! Зачем хозяину брать путевку в собственный пансионат? Ты теперь – владелец «Черноморочки»!
Я уставился на племянника в полном недоумении, которое тут же и выразил словами:
– Гриша, я не пойму, ты хочешь меня с ума свести или сам рехнулся? Что за чушь ты несешь? Как я могу стать хозяином пансионата, в котором Богданыч всего лишь работал банщиком? Меня даже на его место никто не примет с моим кацапским выговором! Настоящие одесситы станут обижаться. Одно радует: когда они обижаются, за ними можно записывать, потом читать со сцены.
Гриша пропустил мимо ушей комплимент землякам. Он на меня долго смотрел, после чего сделал вывод:
– А ты, похоже, вообще не в курсе? Это на Богданыча похоже. Он скромным был.
– Что он был скромным, я в курсе.
– Даже в советское время, чтоб ты знал, Богданыч не был простым банщиком, если принять во внимание, какие люди у него парились. Назвать?
– Не надо. Кое-что слышал. Дальше!
– Дальше, во время тотальной приватизации – ну, ты помнишь, как это было, – один из клиентов Богданыча, поднаторевший в инвестиционных аукционах, сумел много чего переписать на себя. Даже чересчур много для бывшего партийного руководителя, по определению – врага частной собственности. Прежде он заседал в горкоме партии. Но после смерти брата, весьма преуспевшего цеховика, принял его бизнес и женился на вдове. Или наоборот – сначала женился, потом принял, за порядок не ручаюсь. Но с руководящей партийной работы ушел. Вот какой принципиальный был человек, царствие ему небесное!.. Дабы сильно не выпячиваться, часть имущества он решил оформить на родственников, а также – на хороших, надежных, проверенных друзей. Одним из них являлся наш скромный Богданыч. Из всего трудового коллектива пансионата Богданыч стал самым крупным акционером, а впоследствии – единственным… И вот какая штука. Того олигарха, бывшего партийца, уже лет десять как нет на свете. С его смертью больше никто не знает, что Богданыч был только подставным лицом. По бумагам, то есть юридически, он всегда являлся истинным хозяином. Вся прибыль, что уходила тому дяде, уже десять лет как никуда больше не уходит. И в заведении все, конечно, считают Богданыча настоящим собственником, поскольку так оно и есть. Ясно?
Я так долго глядел на переднюю панель немецкого минивэна остановившимися глазами, что племянник не выдержал, помахал у меня перед лицом ладонью:
– Эй! Ты что, в ступор впал, дядя Вася?
Я оттаял и посмотрел на него:
– И Богданыч завещал пансионат мне?
– Да! – широко улыбнулся Гриша.
– А почему не тебе?
– Потому что я – шалопай! На, читай.
Григорий протянул мне листок бумаги. Я прочел написанную аккуратным почерком записку Богданыча, адресованную мне. В ней он с обычным своим юмором сообщал, что, похоже, надолго здесь не задержится и хочет распорядиться доставшимся ему хозяйством. Единственным порядочным человеком, который дружит с головой, по его мнению, являюсь я. Григорий, хоть и находится ближе, не подходит. Его девки оберут до нитки. Я же сумею быть настоящим хозяином, опыта у меня достаточно, и о Григории позабочусь, и в беде, если что, никого не оставлю (вероятно, Богданыч имел в виду свою непутевую дочь).
