И, отведя Стасика, словно в танце, от себя на расстояние вытянутой руки, заехал ему свободным кулаком в челюсть.
Свет померк в глазах Стасика, и он еще успел подумать, погружаясь в нокаут: «Хоть ничего чувствовать не буду…»
Очнулся Стасик в метро. За плечо трясла старушка.
– Милок, тебе где выходить-то? А то ты спишь-спишь, чай уже не первый круг едешь! Тебе на какой станции-то сходить, а?
Стасик схватился обеими руками за ширинку. Одет! Одет!!! Вот счастье-то!
– Ты чего это, мил-человек, – обиделась старушка, – я ж только спросила, где тебе выходить….
Стасик вылетел вон на первой же станции Кольцевой линии. Добравшись до дому, он резво кинулся в ванную и, бросив всю одежду в бак для грязного белья, встал под душ. Отмывая изо всех сил промежность душистым гелем, он отметил, что больно не было. Но Стасик не знал, бывает ли после «этого» больно…
Спи спокойно, дорогой товарищ…
Совершив свой ритуальный прямой беспосадочный рейс от порога в постель (все радости цивилизованной жизни, как то: душ, еда, чай – он был способен воспринимать только после крепкого сна), Виктор сомкнул глаза, ожидая, что сейчас, как обычно, тихо закружатся и провалятся в теплую тьму обрывки образов и звуков.
Но сна не было, хотя за окном уже заколыхался оттепельный рассвет, сырой и серый. Сквозь короткие обморочные падения в дрему выныривало снова и снова: студеное окошко и край светло-серой юбки, затрещавшей под руками; белый ковер и русые пряди на нем; и выдох: «Меня изнасиловали»; и кровавый цветок на белом ковре, и милиция, и тихие, безжизненные ответы Веры на вопросы, пока за ней не приехала «неотложка»; и осмотр квартиры, и липкие витки скотча, извлеченные из мусорного ведра…
И теперь он не знал, но очень хотел узнать: как она там?
И закрыто ли окошко…
Он мужественно сопротивлялся бессоннице два дня, на третье утро не выдержал и поехал по знакомому адресу прямо со смены. Подходя к дому, невольно глянул на окна: слава богу, закрыты.
На его звонок из дверей квартиры вывалилась полная пожилая женщина в шелковом халате с видом сонным и крайне недовольным, что ее потревожили. И то: времени девять утра, и с чего это Виктор счел столь ранний час приличным для визитов, он и сам не понял.
– Могу ли я поговорить с Верой? – Виктор страшно оробел в присутствии дамы, которую обозначил для себя как Верину мать.
– С какой это стати вы ее тут ищете?! – несолидно взвизгнула дама, и из-за ее плеча возник молодой мужчина, тоже в халате, – его Виктор определил недовольной даме в сыновья.
– А где мне ее искать? Она еще в больнице? – растерялся Виктор: он был уверен, что Веру должны были уже из больницы отпустить. Разве что осложнения… – Простите, вы ее мать?
Женщина сначала покраснела. Потом позеленела. Потом посерела. Она задохнулась от возмущения, ища слова, но, так и не найдя их, попросту отправила дверь в такой полет, что стены содрогнулись.
Виктор растерянно стоял на лестничной площадке, а до его слуха из-за захлопнувшейся двери доносились истерические вопли женщины и успокаивающий голос молодого человека: «Да будет тебе, Ирина, что ты так разволновалась! Подумаешь, какой-то лох обознался! Да ты выглядишь моложе Веры, клянусь!» И, в подтверждение слов «сына», который оказался вовсе не сыном, раздалось несколько поспешных чмоканий.
Через службу «Скорой» Виктору удалось выяснить настоящий адрес несостоявшейся ночной самоубийцы: она проживала где-то на Соколе, в районе Песчаных улиц.
Подумав, он все же рискнул и поехал на Сокол: знал, что покоя ему не будет, пока не удостоверится, что женщина жива и здорова.
Она открыла дверь, не спрашивая «кто?», и молча встала, привалившись плечом к дверному косяку.
– Ты меня помнишь? – начал было Виктор и вдруг исправился: – Вы… Вы меня помните? Я врач, который…
– Вам больше идет «ты».
– Я… То есть? Извините, я…
– Вам больше идет, когда вы обращаетесь к пациентам на «ты», – пояснила Вера без тени улыбки.
– Да? А тогда ты тоже…
– Нет, – отрезала Вера. – Я пациент. И мне больше идет, когда я обращаюсь к доктору на «вы».
– Ну ладно, как хочешь, – поспешно согласился Виктор. – А я могу войти?
– Входите.
Она пропустила его в квартиру, указала на кресло, сама села на диван, не произнеся при этом ни звука.
Виктор тоже молчал, пытаясь сообразить, как объяснить цель своего визита. Он сам толком не знал этой цели.
Наверное, у Веры много вопросов: как он ее нашел, зачем пришел?.. Но Вера совершенно спокойно сидела, словно была одна в комнате, и он решил тоже не торопиться.
Виктор огляделся. Эта квартира не имела ничего общего с той, где он вылавливал Веру из окошка: та была дорогая, роскошная, претенциозная; эта куда проще, но милая и уютная.
– Как ты себя чувствуешь? – наконец приступил он.
– Хорошо.
– Что милиция?
Вера пожала плечами:
– Тоже хорошо себя чувствует.
– Я имею в виду…
– Взяли показания, направили на обследования.
– Ага. Ну, правильно… А ты как?
– Хорошо.
– А кровотечение…
– Выкидыш. Ни мальчика не будет, ни девочки, как вы тактично заметили.
Виктор покраснел. Ему тогда показалось, что Вера не слышит… А вот надо же, услышала… Тьфу, черт, как неловко вышло!
– Извини. Я… я думал, что ты…
– Теперь это не имеет значения.
– Если я могу быть чем-нибудь полезен…
– Ничем.
Вообще-то надо было считать разговор оконченным. Но Виктор никак не хотел считать его таковым. И потому, несколько вымученно, спросил:
– Ты глупости…
– Выкинула. Из головы.
– Ага… хорошо… А я там был, в той квартире. А там женщина…
– Жена. Вдова, то есть…
– Вот-вот! Я сначала подумал – твоя мама. А она как закричит! Там еще был мужчина молодой…
– Ее любовник.
– Вот оно что… А ты, значит…
– Толя начал с ней разводиться.
– Ага…
Он все ждал, что Вера спросит: «Зачем ты приперся? Чего тебе от меня надо?» И что ответить? «Заснуть две ночи не мог – все мерещилось, как ты из окошка прыгаешь»? А ему, собственно, какое дело? Кто он такой, чтобы за нее бояться?
То-то. Никто.
Но Вера почему-то ничего не спрашивала. Отвечала на его вопросы ровным голосом, без улыбки, словно он имел право спрашивать, а она должна была отвечать… Может, ей все еще кажется, что допрос в милиции не закончился?
