И еще она почувствовала – Анатолий всерьез заинтересовался бабенкой. Она бы даже сказала: очарован. И что в ней нашел? Ладно была бы с ногами от макушки, молодая нахальная нимфетка – Ирина бы не потерпела, но поняла. А тут – под сорок. Конечно, она моложе Ирины Львовны на шестнадцать лет, да и выглядит очень моложаво, но такая ведь никакая – ни рыба, ни мясо! Бледная, почти не красится, тихая, вежливая… Сейчас в моде яркие, наглые, высокомерные девицы, знающие себе цену… Ирина таких ненавидела от всей души, но понимала и принимала, поскольку была той же породы. А эту – не понимала. Что-то в ней было запредельное. Что-то не «из нашего профсоюза». Что-то безнадежно не от мира сего: простого, ясного мира, где правят и сталкиваются интересы, в основном денежные, где каждый борется за себя… В Вере ощущалась какая-то странная незаинтересованность материальной стороной жизни, и Ирина ей нисколько не верила – такого просто не бывает. Ясно, что подлая бабенка исполняет спектакль некой старомодной возвышенности. Сейчас на такие спектакли спроса нет, это верно… Но Анатолию, пожалуй, могло и понравиться: он притомился в битвах за место под солнцем, и ему, старому дураку, небось примерещилось, что с Верой он мог бы отдохнуть душой…
Однако, несмотря на худшие ожидания Ирины Львовны, Анатолий не давал повода для ревности. Он исправно звонил супруге с работы, ночевал дома, в его карманах не водились любовные записки, и от него не пахло чужими духами.
Ирина недоверчиво следила за мужем первые месяцы: поводов для подозрений не находилось. И она следить перестала. В конце концов, у нее был свой бизнес, свои неотложные дела, свои увлекательные встречи…
Среди последних особенно быстро набирали частоту деловые свидания с менеджером одного недавно родившегося театрального объединения, молодым предприимчивым человеком по имени Роман.
Имя располагало. Молодой человек тоже. Жгучий брюнет с соблазнительным ртом, он смотрел в глаза внимательно, отвечал ласково и немногословно, льстил умело и с достоинством. Крепость пала на исходе четырех месяцев: Ирина Львовна сделалась его любовницей. Конечно, разница в возрасте; конечно, телом она далеко не манекенщица; конечно, морщины на лице, когда тебе за пятьдесят, уже не спрячешь… Но есть косметический кабинет, есть тренажерный зал, есть желание и, самое главное, есть то, что никакими ногами и талиями не заменишь: положение, связи, деньги.
Теперь из ее дневного распорядка были изъяты два часа, а из бюджета – кругленькая сумма, прочно зарезервированная для престижного оздоровительного комплекса и дорогой косметички. Ирина Львовна подумывала отдаться со временем в руки пластических хирургов, но для начала хотела сделать все, что было в ее собственных силах.
Оказалось, что в ее силах не так уж мало: на теле намеком обозначилась талия; лицо, правда, от похудания пострадало: опустевшая кожа стала обвисать, и у косметички немели руки от длительных массажей, похлопываний и поглаживаний. Но маски, кремы, примочки и прочие хитроумности все же потихоньку делали свое дело, и спустя некоторое время Анатолий с удивлением обнаружил, что супруга его вдруг засветилась молодостью, хоть и не первой.
Двадцатидевятилетний Роман быстро взял снисходительно-покровительственный тон со своей немолодой возлюбленной; та, ощутив себя вдруг маленькой девочкой, опекаемой молодым заботливым любовником, стала быстро сдавать одну позицию за другой. Вот уже Роман допущен к делам ее фирмы, вот уже Роман стал афишировать их отношения (и как же это было приятно, страшно, неприлично; но душа пела, когда они появлялись рука об руку, и все видели, сколь нежен и внимателен к ней молодой красавчик!), вот уже Роман занял прочное место хозяина в ее душе и в ее делах…
Разумеется, Ирина Львовна приписывала столь восхитительно-лестное отношение к ней молодого человека исключительно своим многочисленным достоинствам. В число оных было щедро включено и ее «умение держать себя с людьми» – то есть ее надутая важность и высокомерная властность, – и ее «умение делать дела» – то есть пользоваться авторитетом и щедрой поддержкой мужа, – и ее денежный достаток, и ум, и обаяние, и «породистость» (не могла же она, как ни обольщалась, признать за собой красоту, которой за ней не водилось даже в молодости!) – чего только не напридумывает себе женщина, желая оправдать в своих глазах неравный союз…
Анатолий стал казаться старым. Анатолий стал казаться выдохшимся. У Анатолия начало пошаливать сердце – бизнес в России быстро изнашивает организм. Анатолий уже не мог соответствовать ее сексуальным запросам. То ли дело молодой любовник!..
Как известно, людям свойственно принимать желаемое за действительное, и Ирине Львовне, ослабившей надзор за мужем (вернее, полностью утратившей к нему интерес), было невдомек, что Анатолий вовсе не производил впечатления ни старого, ни выдохшегося или сексуально несоответствующего на Веру…
Вере он превосходно соответствовал во всем. Веру он понимал с полуслова, с четверти мысли, с молчания – будь то ее желание или ее суждение. С Верой он был восхитительно нежен и предупредителен в любви – так, как никогда не был ни один из тех мужчин, которых она знавала до Анатолия. До встречи с ним Вера уж стала было подумывать, не податься ли в лесбиянки – не по природной склонности, нет, а в поисках медленной нежности и понимания в чувствах: рассказывали, что лесбиянкам это свойственно…
Анатолий дал ей именно то, что она искала, – неторопливые и упоительные ласки, абсолютное знание ее тела, на котором он, подобно музыканту, мог играть вдохновенно и бесконечно, извлекая нужную им обоим ноту… И с тех пор, как жена ослабила свой неусыпный контроль за его времяпрепровождением, Анатолий с упоением предавался этому великолепному секс-блюзу с Верой.
Он начал подумывать о разводе. От него не скрылось, что Ирина Львовна завела шашни с молодым менеджером: закусившая удила супруга не слишком заботилась о конспирации. «Ну что ж, – думал Анатолий, – мы квиты. А главное, это облегчит расставание», – убеждал он себя.
Он долго решался. Он был скорее консерватором, не любил избавляться от старых вещей, дорожил старыми друзьями… С Ириной он как-никак прожил двадцать семь лет, и перечеркнуть их…
Его это ломало.
Конечно, у нее любовник, но… Двадцать семь лет…
Детей у них не было, так что не было лишних глаз, которые могли бы посмотреть на него с укором… Но все же… Двадцать семь лет…
Вера, подслушай она этот внутренний монолог, сказала бы, что заклинанием «двадцать семь лет» Анатолий красиво обставляет свою психологическую зависимость от собственной супруги – то, что на обывательском языке называется «быть под каблуком». Но Вера никогда не заводила с ним разговоров на эту тему, и ничто не мешало Анатолию крутить во все стороны «двадцать семь лет» и считать себя сентиментальным консерватором.
Решился он вскоре после Нового года, когда вдруг почувствовал, что Вера устала не на шутку от их нелегальной и супертщательно скрываемой связи. Он испугался. Он ждал со дня на день разговора, в котором Вера скажет: «Все, Толя, я больше не могу. Расстанемся».
