В 20-х гг. XX в., во время президентства У. Гардинга и К. Кулиджа министром финансов был Эндрю Меллон, один из богатейших людей Америки. В 1923 г. Конгрессу был представлен «план Меллона», внешне направленный на то, чтобы все выглядело как общее снижение подоходного налога, при котором, однако, для получателей наиболее крупных доходов налоговое бремя снижалось с 50 до 25 %, в то время как люди с наиболее низкими доходами вместо 4 % платили бы 3 %. Несколько конгрессменов от рабочих округов выступали против этого закона. Например, представлявший Массачусетс Уильям П. Коннери сказал: «Я не хочу, чтобы мои люди [избиратели], которые работают на обувных фабриках Линна, на фабриках Лоренса и на кожевенных предприятиях Пибоди не более трех дней в неделю в наши дни так называемого республиканского процветания, думали, что я согласен с положениями этого закона… Когда я вижу в предложенном Меллоном законопроекте о налогообложении положение, которое позволит самому мистеру Меллону сохранить от уплаты подоходного налога 800 тыс. долл., а его брату – 600 тыс. долл., я не могу поддержать такой закон».
«План Меллона» был утвержден. В 1928 г. Ф. Лагардиа совершил поездку в беднейшие районы Нью-Йорка, после чего заявил: «Признаюсь, я не был готов к тому, что увидел. Кажется просто невероятным, что такой уровень бедности действительно может существовать».
Оттесненные в 20-х гг. на задний план новостями о процветании, время от времени появлялись сообщения об ожесточенной борьбе трудящихся. В 1922 г. забастовали шахтеры-угольщики и работники железных дорог. Сенатор от штата Монтана Бёртон Уилер, прогрессист, избранный благодаря голосам рабочих, посетил место, где проводилась забастовка, и заявил следующее: «Весь день я слышал душераздирающие истории женщин, выселенных из своих домов угольными компаниями. Я слышал жалобные просьбы детей дать им хлеба. Я был ошеломлен жуткими рассказами мужчин, зверски избитых частными охранниками. Это было шокирующее и расшатывающее нервы ощущение».
Стачка текстильщиков на Род-Айленде, начатая в 1922 г. итальянскими и португальскими рабочими, закончилась поражением, но классовое чувство пробудилось, и некоторые бастующие присоединились к радикальными движениям. Луиджи Нарделла вспоминал: «…мой старший брат Гвидо и начал забастовку. Он выдергивал рукоятки на ткацких станках на фабрике «Ройял Миллс», переходя из одного цеха в другой и крича: «Стачка! Стачка!»…Когда забастовка началась, у нас не было никаких организаторов от профсоюзов… Мы собрали группу девушек и пошли от фабрики к фабрике, и в то утро обошли пять предприятий. Мы махали руками фабричным девушкам и кричали: «Выходите! Выходите!» Потом мы шли к следующей фабрике… Кто-то из Лиги молодых рабочих вышел к нам и пригласил меня на собрание, и я пошел. Я вступил в эту организацию и через несколько лет стал членом клуба «Рисорджименто» в городе Провиденсе. Мы были антифашистами. Я выступал на улице, на трибуне, принес стойку, запрыгнул на нее и обратился к большой толпе. Мы поддерживали Сакко и Ванцетти».
После войны Соцпартия ослабла и была создана Компартия; коммунисты участвовали в организации Лиги профсоюзной пропаганды (ЛПП), которая пыталась разжечь воинствующий дух внутри АФТ. Когда коммунист по имени Бен Голд из секции меховщиков ЛПП во время митинга бросил вызов лидерам АФТ, он получил ножевое ранение и был избит. Но в 1926 г. Голд и другие коммунисты инициировали забастовку меховщиков, в ходе которой были организованы массовые пикеты. Они вступили в схватку с полицией, чтобы защитить ряды пикетчиков, были арестованы и избиты. Тем не менее стачка продолжалась и в конце концов ее участники победили, добившись 40-часовой рабочей недели и повышения зарплаты.
Коммунисты вновь сыграли лидирующую роль в крупномасштабном выступлении текстильщиков, которое весной 1929 г. распространилось по территориям от Южной и Северной Каролины до Теннесси. Владельцы фабрик переехали на Юг, чтобы избавиться от профсоюзов и найти более послушных рабочих среди белых бедняков. Но и эти работники восстали против длительного рабочего дня и низкой оплаты труда. Они особенно негодовали по поводу «стреч-аутов» – интенсификации работы при сохранении той же продолжительности рабочего дня. Например, зарплата ткачихи, которая работала на 24 станках и получала 18,91 долл. в неделю, повышалась до 23 долл., но работница должна была «интенсифицироваться», взяв до сотни станков, и трудиться с очень высокой скоростью.
Первая из забастовок текстильщиков прошла в Теннесси, когда 500 тружениц одной из фабрик не вышли на работу, протестуя против зарплаты в 9—10 долл. в неделю. Потом в Гастонии (Северная Каролина) рабочие вступили в новый Национальный союз текстильщиков, который возглавляли коммунисты и членами которого могли стать как черные, так и белые трудящиеся. Когда нескольких членов профсоюза уволили, половина из 2 тыс. работников забастовали. Антикоммунистические и расистские настроения усиливались, и началось насилие. Стачки текстильщиков стали проходить по всей Южной Каролине.
Постепенно многие из них прекратились, принеся некоторые результаты, однако в Гастонии было иначе. Там забастовка продолжалась, рабочие жили в палаточном городке и отказывались исключить из своего руководства коммунистов. Были использованы штрейкбрехеры, и фабрики продолжали работать. Отчаяние росло, имели место несколько яростных стычек с полицией. Однажды темной ночью в перестрелке убили начальника полиции, и 16 забастовщиков, а также симпатизировавшие им были обвинены в убийстве, в том числе и коммунист-организатор Фред Бил. В конечном итоге семь человек были осуждены и получили сроки от 5 до 20 лет лишения свободы. Этих людей отпустили под залог, и они покинули штат; коммунисты бежали в Советскую Россию. Несмотря на все поражения, избиения, убийства, эта забастовка явилась, тем не менее, началом профсоюзного движения на текстильных фабриках Юга.
Крах фондового рынка в 1929 г., ознаменовавший начало Великой депрессии в Соединенных Штатах, произошел непосредственно вследствие диких биржевых игр, которые провалились и привели к развалу всей экономики. Однако, как пишет Дж. Гэлбрейт в своем исследовании «Великий крах», посвященном этому событию, биржевые спекуляции выявили факт, что «экономика была в основе своей непрочной». Американский экономист указывает на очень нездоровые корпоративные и банковские структуры, ущербную внешнюю торговлю, высокую степень экономической дезинформации и «плохое распределение доходов» (наиболее состоятельные люди, составлявшие 5 % населения страны, получали около трети всех личных доходов).
Критика с социалистических позиций пошла бы дальше: капиталистическая система по своей сути непрочна. Ею движет один основной мотив – извлечение корпоративной прибыли, и вследствие этого такая система нестабильна, непредсказуема и слепа к нуждам людей. В результате для многих людей депрессия была постоянным явлением, а периодически возникавшие кризисы отражались на жизни почти каждого человека. Несмотря на попытки самореформирования и улучшения контроля, в 1929 г. капитализм все еще являлся больной и ненадежной системой.
После краха экономика была парализована и едва функционировала. Закрылось более 5 тыс. банков, а также огромное число предприятий, не способных зарабатывать деньги. Те же, которые продолжали функционировать, увольняли работников, а оставшимся сотрудникам снова и снова понижали зарплату. Промышленное производство сократилось на 50 %, а к 1933 г., возможно (никто не знает точной цифры), 15 млн. человек, т. е. четверть или треть рабочей силы, остались без работы. В «Форд мотор компани», где весной 1929 г. трудилось 128 тыс. человек, к августу 1931 г. осталось 37 тыс. работников. К концу 1930 г. почти половина из 280 тыс. трудящихся ткацких фабрик в Новой Англии потеряли работу. Экс-президент К. Кулидж комментировал ситуацию с присущей ему мудростью: «Когда все больше и больше людей вышвыривают на улицу, результатом становится безработица». В начале 1931 г. он снова сказал: «Эта страна находится не в самом лучшем состоянии».
